тал бедных,  смирных,  приветливых и  заискивающих,  а из
богачей — тех, за которыми водятся грехи, которые побаиваются начальства.
     — Ведь где у тебя росчисть, —  кричал он, —  там должна быть улица! И
зачем с  пашней так  вылез,  что за  штаны у  тебя получились?  Порядка не
знаете? Первая линия должна быть — избы, вторая — огороды, третья — пашни.
А ты все испортил!
     В первый год амурской жизни, по весне, несколько лет тому назад, Егор
ждал начальства,  хотелось ему поговорить по  душам.  Сколько дум,  надежд
прошло  в  ту  первую зиму,  сколько светлых мыслей о  будущей жизни!  При
первом знакомстве с  Оломовым Егор намеревался поделиться мыслями о первой
прожитой здесь зиме,  сказать,  что и  тут жить можно,  и  многое хотелось
услышать от  начальства.  Егору казалось,  что и  власть здесь,  на  новых
местах,  должна быть не такая, как дома. Он полагал, что здешние чиновники
должны дорожить хорошими переселенцами,  что и они стараются завести здесь
новую жизнь.  А  Оломов оборвал тогда Егора и  потребовал того,  в чем нет
никакого смысла;  не стал Егора слушать,  а  сказал только,  что избы надо
строить в линию.  Это здесь-то!  Зло и досада взяли Егора. «Эх вы, ублюдки
царевы! — думал теперь Егор. — Ну вот я тебе и построил!»
     Он слушал брань исправника и  чувствовал,  что душа его не колеблется
при  диких окриках,  не  замирает от  испуга,  как  бывало прежде.  В  ней
появилось что-то  крепкое,  негнущееся,  заложенное тут,  на новоселье,  в
свободной таежной жизни.  Егор полон был презрения к этим глупым,  надутым
чинушам, явившимся бог весть зачем на новые земли, не разумевшим ничего ни
в жизни, ни в труде.
     — Мы  потому  и  выжили  тут,  барин,  и  завели хозяйство,  и  жизнь
наладили,  что нас эти годы не  касалось начальство,  что мы  не  в  линию
строились, —  вдруг сказал Кузнецов и глянул остро и озорно в желтые глаза
Оломова.
     Мужики переглянулись. У Федора на лице появилось такое выражение, как
будто его ударили по голове.
     Исправник налился кровью.  Он  понимал,  что сейчас надо бы  разнести
Егора в  пух и прах,  но как-то растерялся,  у него вдруг не стало напора,
энергии для этого.  А  хватить по роже —  так мужики вооружены,  у всех за
поясами — ножи.
     «Разбойники, — подумал Оломов. — Ударь такого — полоснет по горлу! Уж
были случаи в Сибири...  И мужики словно не те.  Ведь я помню их —  были в
лаптях, нечесаны, в рваных шапках...»
     К нему подошел Барсуков.
     — Что такое? — спросил он, видя, что исправник расстроен.
     — Да вот я все слышу:  «штаны»,  «штаны»!  Что,  думаю,  за штаны?  А
оказывается —  экое  безобразие!..  Смотрите,  вы! —  пригрозил Оломов  и,
свирепо глянув,  сказал Кузнецову: — Убери эту пашню, проведи здесь улицу!
Да, смотри, я с тебя шкуру сдеру, если будешь умничать! Ты и тут во власти
начальства!
     — Я сказал,  что начальство тебя не похвалит не в улицу-то строить! —
заметил Тимошка,  когда  господа ушли. —  Ты  бы  его  спросил,  куда  ее,
избу-то, двигать надо?
     — Не боишься? — спросил Барабанов. — А ну, как отплатит?
     Егор о  последствиях не думал.  Он сказал,  что хотел.  Тяжелый труд,
положенный тут, и новая земля, поднятая Егором, держали его крепко, давали
ему уверенность, что тут он не зря, что он — сила.
     В этот день Оломов и Барсуков собрались на охоту.
     — Придет  пароход,   задержи,   Иван   Карпыч, —   сказал   исправник
Бердышову. — И пусть даст свистки. Мы ночевать будем ездить к священнику.
     Тереха Бормотов,  темно-русый мужик огромного роста, со щербатым ртом
и бородой лопатой,  должен был везти начальство в лодке. Он притащил целую
охапку весел и,  разложив их на косе,  стал выбирать пару. Двух одинаковых
весел не находилось.  Мужик опять побежал в  амбар.  Потом он не мог найти
колков для насадки весел.  Оломов рассердился,  схватил Тереху за шиворот,
тряхнул его.
     Барсуков выбрал весло,  чтобы править,  и сел на корму. Они, наконец,
отчалили.
     Неподалеку от деревни встретилась лодка.
     — Как  это  гольды ходят  с  таким парусом?  Посмотрите —  из  рыбьей
кожи, — сказал исправник. — В дождь, пожалуй, размокнет.
     Гольды в лодке тоже заметили Оломова и забеспокоились.
     — Турге... турге!* — забормотал седой старик. На миг он бросил весла,
ткнул пальцем себе в  лоб,  как бы  показывая на кокарду,  потом плюнул на
руку и замахнулся кулаком. — Исправник дидю!**
     _______________
          * Т у р г е — быстрей.
          ** Исправник едет!

     Гольды налегли на весла изо всех сил, и лодка понеслась прочь.
     — Подлецы, что выделывают!.. Это они про меня, — пробубнил польщенный
исправник. —  Ну,  я  им  задам!..  Кто  в  лодке ехал? —  обратился он  к
Терехе. — Ты знаешь их?
     — Где  их  упомнишь!  Все  на  одно лицо, —  с  силой выгр