то нашелся человек, с которым
удалось поговорить по душам, и побежала к подругам.
     — Догоню! —  Иван свистнул и  поспешил за  девушками,  разгоняя их по
берегу и норовя ухватить Дуняшу.
     — Истинный зверь! —  молвил  в  страхе  Тимошка Силин,  сталкиваясь с
ним. — Ты что? Тебе тут не отломится.
     «Но как я ничего не заметил зимой? —  думал Иван. —  Плохой я охотник
за дичью, главного зверя пропустил».
     Иван  остановился и  вдруг,  ни  слова не  говоря,  дал  Тимохе такую
затрещину, что тот упал.
     ...Туман  полосами кутал  лес,  рваными  клочьями спускался на  реку.
Где-то вдали,  как в  дыму,  виднелись розовые вершины сопок.  Было сыро и
холодно. Мгла кутала тайгу.

                        Ох да эх, ох да эх!
                        Отношу я в церкву грех, —

горланили парни.
     Лязгала цепь,  ревел медведь:  его,  видимо, заставляли танцевать под
гармонь.
     Тамбовские ребята удало  выкрикивали новые,  неслыханные в  Уральском
плясовые.
     Размахивая  платочками,   кружась  в  широких  платьях,  из  тьмы  то
выплывали, то снова исчезали танцующие девушки.


                          ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ

     Над  тихим озером ударил колокол,  и  гул  его понесся от  стойбища к
стойбищу и достиг Уральского.
     При звуках его всех охватывало чувство праздника, торжества.
     — Батька в  большой колокол ударяет, —  говорили гольды. —  Свой  дом
открывает.
     В лодках и оморочках они подплывали к церкви,  с любопытством ожидая,
что же будет дальше.
     Измученные,  сожженные солнцем и ветрами, выбирались на берег русские
крестьяне.  Из  разных деревень съезжались они на Мылки:  десятки верст на
веслах, на шестах и под парусами добирались на богомолье.
     Дымились костры.  Приезжавшие разбивали палатки,  раскидывали пологи.
Многие, отдыхая, засыпали прямо на берегу.
     Появились долговязые Котяй и Санька Овчинниковы.
     Терешка  в  шелковой рубахе  и  румяный  гармонист Андрюшка Городилов
дерзко оглядывали девок.  Когда толпа, приехавшая из Уральского, проходила
мимо,  они  окликнули Дуняшу Шишкину.  Терешка пообещал ей  поджечь косу в
церкви.
     — За глухого тебе будет... Так свечой и запалим.
     Дуня сделала вид, что не слышит.
     Бабы привезли узлы с  пирогами и  караваями.  Поп  пробовал пальцами,
пышны ли сдобы и пироги, отрывал крылышки у гусей и уток.
     Тем  временем  гольды  из  козел  и  длинных  досок,   оставшихся  от
постройки,  сложили  большой стол  для  народа  и  другой,  поменьше,  для
начальства. Бабы накрыли их скатертями.
     Айдамбо торжествовал.
     «Вот я теперь одет красиво и чисто и буквы умею писать. Сегодня пусть
она меня увидит».
     Колокол мерно и  звучно бил на  звоннице,  и  гул его волнами несся в
амурские дали.
     К  паперти подкатила лодка,  большая,  со многими гребцами,  покрытая
ковром. Из нее вылез Гао Да-пу. Он низко поклонился священнику.
     Айдамбо был неприятно удивлен.
     «Зачем это  купец приехал? —  подумал он. —  Это  церковь для  бедных
людей,  кто страдает много и  хочет правильно жить.  Русский бог от бедных
людей родился.  Если бы он к купцу попал, может, еще хуже его мучения были
бы».
     Айдамбо подошел к попу.
     — Китайца отсюда прогнать?
     Священник рассердился.
     — Ты смотри у меня!.. — И, подумавши, добавил, приставив палец ко лбу
гольда: —  Храм открыт для всех. Кто угодно пусть ходит в храм. И в дурной
душе может явиться раскаяние.
     «Да,  пожалуй,  так  правильно будет, —  подумал  Айдамбо,  несколько
успокоившись. —  Но  все  же  Гао  гонять бы  отсюда хорошо.  Напрасно ему
позволяют тут быть.  Он только обманывает всех.  Отца поил часто и отбирал
все меха даром.  Если бы не Егорка, он забрал бы Дельдику. А один раз трое
братьев Гао связали пьяного отца».
     Душа переворачивалась от  гнева,  когда Айдамбо,  вспоминая все  это,
смотрел на Гао.
     «Этого  торгаша хорошо  бы  удавить веревкой и  выбросить в  озеро  с
камнем на шее».
     Между  тем  народу собиралось все  больше и  больше.  Айдамбо пошел в
домик священника, переоделся в парчовую одежду.
     Двери церкви открыли,  и  громадные волосатые попы  в  сияющих ризах,
провожаемые восторженными взглядами, пошагали в храм. Следом за ними такой
же пышный, яркий, весь в золотой драгоценной ткани шел Айдамбо.
     Но на душе у него было неладно.  Он был удручен и все делал невпопад.
Поп раза два подталкивал его в бок, а один раз пребольно дернул за ухо.
     «Совсем не  может быть у  Ваньки Гао раскаяния.  Он не такой человек,
чтобы по  закону ж