о оправится.
     — Разве что! — ответил Егор и, взяв Саврасого под уздцы, направился к
своей избе. — Завтра приду к тебе.
     — Приходи, — отозвался Иван и заскрипел дверью.
     Дома у  Кузнецовых не спали.  Наталья послала Федюшку распрячь коня и
внести муку,  а  сама накрыла на  стол.  Дети слезли с  печи и  уселись на
лавке.  Для них не было большего удовольствия,  чем слушать отца, когда он
откуда-нибудь  приезжал.  По  его  рассказам они  узнавали окружающий мир,
людей.
     Егор умылся и сел за стол.  Он ужинал ухой,  черствым хлебом. Лучина,
воткнутая в светец, освещала русское лицо его со светлой бородой и острыми
глазами. Егор рассказал, как поссорился с торговцами.
     — Анга тоже сказывала про этих купцов, будь они неладны! — поддакнула
мужу Наталья. — Окаянные, что делают с гольдами, а те терпят.
     — Торговля:  не  обманешь —  не  продашь... —  заключил  лежавший  на
полатях дед.
     Когда все легли спать,  Наталья убрала посуду, потушила огонь и легла
подле мужа.
     «Завтра  чуть  свет  побегу  к  Анге  смотреть гольдскую девчонку», —
решила она.
     С содроганием она думала о судьбе, которая ждала Дельдику, если бы за
нее не вступился Егор.  Муж представился ей смелым,  сильным,  ее умиляло,
что он  подвергался опасности из-за  маленькой гольдки.  И  она обняла его
крепко, как, бывало, обнимала, когда только что вышла замуж.


                                  * * *

     Наутро  Егор  принес Бердышову своих  чернобурок и  просил продать их
повыгодней.
     — Уж постараюсь для тебя, Кондратьич.
     День был ясный, солнечный, с крыши обильно капало.
     — Как теплеет-то! — говорил Егор, глядя в оттаявшее окошко. — Успеешь
ли до распутицы?
     — Еще холода будут, —  возразил Иван. — Это только немного отпускает,
а как ветер подует,  ударит морозище, снова закрутит пурга. Беда, как зима
сызнова настанет! Амур еще не скоро тронется.
     — Нартами ты бы живо отмахал.
     — Забота с  собаками,  да  и  в  городе  трудно  с  ними, —  возразил
Бердышов.
     Он не хотел ехать один с дорогим грузом. С почтой было надежнее.
     — Тепло-то тепло, но ненадолго, — снова заговорил Бердышов, выходя из
дому. —  Сейчас самое время для цинги. Ты смотри, Егор, не оцингуй тут без
меня.
     Санка  Барабанов протрусил мимо  них  верхом,  направляясь к  проруби
поить коня.
     Федор встретил мужиков у землянок.
     — Все почту ждешь? — спросил он у Ивана.
     — Скоро должна быть.
     — Дед у нас занемог опять, — сказал Егор.
     — Надо баб гонять в тайгу, чтобы клюкву, бруснику искали, рыбу свежую
надо есть,  не вымораживать ее, сырую хорошо бы, тоже помогает мясо сырое,
хвою пить надо. Разные средства есть против этой цинги.
     — По-ошта едет! — вдруг прокричал со льда Санка.
     — Где увидал? — отозвался отец.
     — Эвон... Через торосник переезжает.
     — Обознался ты! Ничего не видно!
     — Чего обознался! —  кричал Санка,  отъезжая от проруби. — Вон она! —
парнишка показал рукой и, ударив коня ногами, поскакал обратно к берегу.
     — Верно,  колокольцы слыхать, —  согласился Иван. — Востроглазый он у
тебя, нас переглядел. Туда вон сколько верст будет!
     Часа  через  полтора  к  поселью  подъезжали груженые кошевки.  Ражие
детины в  собачьих дохах правили конями,  запряженными попарно,  гусем.  В
кошевках виднелись ружья.
     — С этакими не пропадешь, — рассуждал Федор, — покатишь, как у Христа
за пазухой, хоть тыщу с собой вези.
     — Эй, здорово, паря Ванча! — сказал, ломая шапку, передний ямщик.
     Переселенцы высыпали из  землянок на  талый прибрежный снег встречать
приехавших. Ребятишки пустились бежать наперегонки с почтовыми конями.
     Дед Кондрат вдруг заплакал и пошел в землянку.
     — Ты чего это? — спросил его сын.
     — Кабы весточку с родимой сторонки-то... —  скривившись,  пробормотал
старик.


                          ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

     С  первыми теплыми днями  цинга  начала  валить  новоселов одного  за
другим. Заболели бывшие еще недавно такими здоровяками братья Бормотовы. У
Пахома из  распухших десен выпадали зубы.  Тереха еле  волочил ноги,  лицо
вздулось, побагровело. Сама не своя ходила Пахомова жена Аксинья.
     Анга при всем своем желании вызволить переселенцев из  беды не  могла
всех  их  накормить  соленой  черемшой  и  мороженой  ягодой.   Запасы  ее
конч