.
     Писотька   быстро   разговорился  с   мужиками,   проявив   особенное
любопытство к Кондрату.  Оба старика,  усевшись рядом, поглядывали друг на
друга с некоторым удивлением.  Более всего Писотьку занимала седая широкая
борода деда, а Кондрата — серебряные кольца в ушах и в носу гольда.
     Писотька  глядел  долго  на  Кондрата  и,  наконец,  попросил у  него
позволения потрогать бороду.
     — Ну,  трогай, —  сказал дед, подняв подбородок и согласившись только
из-за того, что гольд привез чернобурку.
     — Ай  нари!* —  умиленно восклицал Писотька. —  Серт не  знай,  какой
мяконький твоя борода!
     _______________
          * Непереводимое восклицание.

     Все уселись за стол.  Гости, подражая русским, учились брать пельмени
ложками.
     Дарья и Наталья от души старались угодить гостям. Гольды прогостили у
Кузнецовых до  вечера и  на  прощание приглашали их  всей семьей к  себе в
Мылки.
     Так  случилось,  что Егор стал обладателем соболя и  двух чернобурок.
Кузнецовы решили отдать долг торговцу и на свою чернобурку набрать в лавке
соли,  муки,  круп. На другой же день, заложив Саврасого в розвальни, Егор
отправился в Бельго.
     По  дороге Егор  сломал оглоблю,  вырубил в  прибрежном лесу  новую и
из-за этого задержался. Лишь к вечеру доехал он до Бельго. Взявши коня под
уздцы, он вывел сани на откос берега и поставил Саврасого подле амбара.
     Залаяли собаки. Из фанзы выскочил Гао Да-пу.
     — Цу-цу! —  закричал он  на  собак и,  пряча руки  в  рукава стеганой
кофты, разогнал псов пинками.
     Собаки попрятались под амбар.
     Торговец поздоровался с  Егором и  велел ему  идти в  лавку,  а  сам,
вытянув шею,  стал вслушиваться в какие-то неясные звуки,  доносившиеся со
стороны стойбища.
     Собаки снова вылезли и громко залаяли на Егора.  Торговец рассердился
и погнался за ними.
     — Иди, иди! — грубо крикнул он Егору.
     Кузнецов пошел  в  фанзу.  К  его  удивлению,  там  никого  не  было.
По-видимому,  братья хозяина и  работник были в отлучке.  Егор снял шапку,
пригладил волосы, сел на теплый кан и стал ожидать лавочника.
     В  дальнем конце фанзы пылал очаг,  языки пламени то и  дело вылетали
из-под котла с  бурлившей водой.  Пахло бобовым маслом,  чесноком,  прелью
залежалых материй, сыростью и дымом.
     Егору не понравилось,  как торгаш пренебрежительно поздоровался с ним
и как покрикивал, словно видел перед собой человека зависимого. Егор знал,
что  такова повадка у  всех торгашей,  когда у  них  что-либо просят.  Ему
хотелось поскорей показать пушнину и  этим  доказать,  что  он  приехал не
просить товары в долг, а расплатиться.
     Гао  долго  еще  ругал  разлаявшихся собак,  потом  с  кем-то  громко
бранился и,  наконец,  вбежал  в  фанзу,  сильно  хлопнув  дверью.  Что-то
приговаривая по-своему, он присел на корточки у очага и стал греться.
     — Ну, что приехал? — не оборачиваясь, спросил он Егора.
     За последние годы Гао Да-пу насмотрелся на бедствующих переселенцев и
не стеснялся с  ними.  Егор уже был его должником.  Торговец знал,  что он
охотничает неудачно,  и поэтому никак не полагал,  что у мужика за пазухой
лежат меха.
     Егор поднялся с  кана,  размотал кушак,  достал из-под рубахи соболя,
сиводушку и чернобурок и выложил их на низенький прилавок.
     — Ну-ка, глянь, чего я тебе привез, — сказал он.
     Лавочник вскочил  и  зажег  на  прилавке свечу.  При  виде  мехов  он
мгновенно оживился. Хватая каждую шкурку за хвост и за голову, он тряс их,
рассматривая у огня,  дул на них, ласково поглаживая своими сухими желтыми
пальцами, и, откинув голову, любовался ими с видом знатока.
     Егор подумал,  что не зря ли выложил сразу все шкурки. «Надо мне было
сперва показать одну, а то он вон как вцепился».
     Тут  Гао  опять  к  чему-то  прислушался.  Вдруг  он  бережно положил
чернобурок на прилавок и, ни слова не говоря, выскочил наружу.
     «Какой  ему  нечистый  мерещится?» —   удивился  Егор  и   тоже  стал
прислушиваться,  но, кроме гудения ветра в дымоходах под канами, ничего не
услышал.
     При  свете  свечи  Кузнецов подробней оглядел лавку.  На  глинобитных
нарах стояли столики-коротышки с  посудой и  палочками для  еды;  на  полу
громоздились  тюки  и  ящики;   вдоль  одной  из  стен  тянулись  полки  с
разложенными на них товарами;  с поперечных балок из-под крыши свешивались
несколько крупных звериных шкур и  пучки сухой травы,  предназначенной для
завертывания ног;  посредине фанзы,  над  канами,  висели шубы и  огромное
фитильное ружье,  аршин двух с  половиной в  длину;  повсюду на деревянных
гвоздях сушилась набитая травой обувь.
     Ветер  донес  до  слуха  Егора  чьи-то  отдаленные голоса.  Где-то  в
стойбище кричала женщина.
     «Что-то тут у них неладно!» — с тревогой подумал Егор.
     В фанзу вскочил Гао.
     — Две чернобурки —  восемь рублей,  больше не  стоят,  это  не  шибко
хорошая  шкурка, —  живо  проговорил он,  вешая  чернобурок на  деревянный
гвоздь над прилавком.
     — Да-а... — протянул Егор.
     Торгаш раскрыл долговую книгу.
     — Прошлый раз товар брал,