— А  соболя взяли —  тоже,  понимаешь,  не  знали,  что сосед ловушку
поставил? — усмехнулся хозяин.
     — А соболя совсем не брали, — упрямо стоял на своем Иван.
     — А кто же взял?
     — А кто взял? Может, амба взял, — вдруг сделав страшную рожу, ответил
Иван. —  Черт стащил соболя! —  рявкнул он,  вскакивая на кан,  и  с силой
ударил  себя  кулаком  в  грудь. —  Черт!  Амба!  Ему,  может,  охота  нас
поссорить —  он  украл соболя,  а  лыжню наладил до  нашей деревни,  а  вы
поверили. Он нас ссорит, а мы, как глупые, не можем помириться.
     Гольды опешили.
     — А ты про черта откуда знаешь? — значительно слабее и уже не так зло
спросил Писотька.
     — Покуда не знаю,  а вот Анга пошаманит,  тогда все знать буду. Когда
люди ссорятся и обманывают друг друга, всегда амба какой-нибудь виноват, —
торжествующе произнес  Иван  и,  оглядев  подавленных,  притихших гольдов,
спокойно уселся на кан. — Бывает же, что черту охота поссорить между собой
людей, —  продолжал он. —  Камлать надо,  а не ссориться. Гонять его всем,
дружно!
     Бердышов  хорошо  знал  гольдов.   Видя,   что   они  поддались,   он
воспользовался их смятением и  стал втолковывать,  что никто из русских не
мог взять добычи из ловушки.
     — Надо было сразу ко  мне идти,  мы  бы с  Ангой пошаманили и  все бы
узнали.
     Гольды стали переглядываться между собой многозначительно.  Многие из
них не верили Ивану: как-то трудно было допустить, что соболя стащил черт.
Все  продолжали подозревать в  краже Барабанова,  которого хорошо знали по
следам старых лыж  Ивана,  однако удобный миг  для спора с  Бердышовым был
упущен.  Никто более не решался оспаривать его слов,  тем более что он так
хорошо обвинил во всех людских бедах черта.
     Этого-то и надо было Ивану.
     — А что же вы поздно хватились? Да если бы я узнал, что кто-нибудь из
наших украл соболя, я сам бы его застрелил. Но и ты, Писотька, вели отдать
мою добычу,  а  не отдашь —  беда будет. —  И Бердышов,  не говоря лишнего
слова, нахлобучив шапку, поднялся и стал надевать ружье.
     Угроза  подействовала  на  мылкинцев.  Они  повскакивали  с  канов  и
принялись  уговаривать  Ивана  еще  погостить  в  Мылках.   Дандачуй,  сын
Писотьки,  плечистый толстогубый парень, не на шутку перепугавшись, сбегал
в  амбар  и  принес  оттуда  закоченелого  соболя.  Писотька,  заискивающе
улыбаясь, отдал его Ивану.
     — Ну,  давно бы так, —  улыбнулся Иван и, возвратив зверька Писотьке,
попросил отдать его работникам, чтобы они сняли шкурку.
     Потом Иван разделся,  показывая этим, что идет на примирение, прощает
вора и хочет погостить у хозяина.
     На  столиках появилась водка.  Бердышова взяли под руки и  усадили на
почетное место. Гольды тесно окружили его.
     — Мы не знали,  что это твоя ловушка, — говорили они, — твою бы мы не
тронули.
     — Ты хороший человек, мы на тебя не сердимся...
     — Кушай, Ванча, не будем ссориться, — угощал Писотька.
     Иван опять стал объяснять,  что невод русские отняли за то, что у них
взяли сено,  а что накосить его и привезти стоило больших трудов, что скот
переселенцев кормится травой.
     — А зачем скот? — с любопытством спросил Улугу.
     Иван рассказал, как и зачем доят коров.
     — Мы не знали, — кротко ответили гольды.
     — А зачем молоко? —  спросил Дандачуй. —  Пусть живут без скота, едят
рыбу.
     Но  всем  остальным гольдам  очень  хотелось  поехать  в  Уральское и
посмотреть,  как  это женщины доят зверей и  не  боятся.  Видно было,  что
гольды уже не сердятся.
     — Нам теперь плохо стало, —  жаловался Денгура,  со свистом потягивая
водку из чашечки. —  Мы,  старики,  стали никому не нужны. Эх, в старое-то
время в нашей деревне весело было! А теперь нас всякий обидит, — всхлипнул
бывший  староста  и  размазал  заскорузлыми пальцами слезы,  катившиеся по
морщинам.
     Он  хотел  было  помянуть  Ивану  о   своих  охотничьих  угодьях  под
Косогорной,  где Иван промышляет без спросу,  но смирился. «Тайга большая,
всем места хватит», — подумал он и смолчал.
     Бердышов стал уговаривать Денгуру мириться с бельговскими и принять у
них выкуп за украденную жену.
     — Чего тебе сердиться!  Теперь пора уж все позабыть. Гапчи и его отец
Хогота пир  тебе  устроят,  целую  неделю все  бы  гуляли, —  соблазнял он
старика. —  Я  сам  с  Ангой  приеду.  Хогота  медведя выкормил.  Если  ты
примиришься с  ним,  для  тебя заколют зверя,  всю вашу деревню пригласят.
Знай гуляй!
     Денгура еще упирался,  важничал и поминал нанесенные ему обиды,  зато
другие старики глотали слюнки,  представляя себе угощение из мяса молодого
медведя. Все начали уговаривать Денгуру мириться.
     — Конечно, что же зря ссориться? — поддакивали они Ивану.
     Ко всеобщему удовольствию,  Денгуру уломали,  и  Бердышов взялся быть
посредником при замирении. Как только окончится зимний промысел, он обещал
съездить в Бельго и сговориться о мировой.
     — Какой ты  хороший человек! —  хвалили гольды Бердышова. —  Мы тебя,
оказывается, совсем не знали.
     — Однако,  все-таки и  на  меня сердились? —  посмеиваясь,  спрашивал
Иван. —  Знаться со  мной не  хотели.  Помнишь,  как мы  с  тобой в  тайге
встретились?