Лучки он  делал на  ходу.  Видя след какого-нибудь зверя,  он  обегал
растущие поблизости ели, разыскивал на них природные изгибы, обращенные к,
северу,  быстро вырубал из  них луковины и  натягивал их,  перевивая концы
оленьими жилами.  Следуя за  ним  повсюду,  Санка  стал  отличать деревья,
годные для поделки лучков.
     Вечером под ветвями огромного старого кедра охотники разгребли снег и
развели костер.
     В  тайге было тихо.  Огонь освещал красноватую кору кедра,  несколько
лип на увале и лыжи, стоймя воткнутые в сугроб.
     Савоська сказал,  что не признает никаких балаганов, так что Федору и
Санке предстояло дремать всю ночь,  привалясь к  кедрине и поворачиваясь к
костру то одним боком, то другим.
     Гольд сидел на корточках близко к  пламени и  жадно грыз сухую юколу,
разрывая ее пальцами и  зубами.  Отогревшись,  он снова удушливо закашлял,
дрожа всем телом.  У  ног его бежала хромая Токо и  облизывала свою черную
уродливую лапу.  Время от времени Савоська давал ей кожу от юколы.  Собака
жадно хватала ее  и  мгновенно проглатывала.  Изредка она  оборачивалась к
Санке, и тот, заигрывая с нею, совал ей в морду тугую сохатиную рукавичку.
Токо  урчала  и  скалила на  парнишку свои  крупные волчьи  клыки,  а  тот
улыбался  умильно  и  поглядывал  на  отца,  не  то  опасаясь,  что  Федор
рассердится, не то приглашая его порадоваться.
     — Бродяга-медведь  ее  лапу  совсем  испортил, —  сетовал Савоська. —
Когда самый мороз был,  его кто-то напугал.  Медведь берлогу бросил, пошел
кругом.  А  я  его встретил и  погнал.  Зверь шибко злой был,  как хунхуз!
Медведь тоже бывает хунхуз!
     Отбиваясь от  собак,  зверь хватил лапу  Токо зубами.  Собаке грозила
смерть, если бы Савоська в тот же миг не вонзил в сердце медведя пику.
     — Тебе тоже хорошую собаку надо, — назидательно говорил гольд.
     — Вот то-то и оно! Да где ее взять?
     — Учи,  сам учи,  собака все может понимать.  Она — как человек. Наши
старики говорят,  что  собака  раньше давно-давно  человеком была,  только
теперь у нее шкура другая.  Медведь тоже был человеком.  Ночью ты спишь, а
он ходит.  Тигр,  говорят, тоже был человеком. Такие разные сказки есть, —
таинственно продолжал он. —  Кто на охоту ходит,  должен знать. Друг другу
рассказывать. — Старик засмеялся и повесил голову. — Буду тихо говори, тут
в тайге хозяин скоро чертей гоняет... — Сайку мороз продрал по коже. — Тут
не  шибко хорошее место.  Старики говорят —  тут  дурное место,  тут  амба
исиндагуха бывает.  Знаешь,  что такое амба исиндагуха?  Это обход.  Черти
караул несут,  как солдаты в Миколаевоком,  и делают обход тайги. Надо всю
ночь сказки говорить, тогда ничего.
     Гольд достал из-за пазухи лубяную коробку с табачными листьями, набил
дрожащими руками трубку и закурил.
     «С  этими  соболями  не  без  нечистого,   чуяла  моя  душа! —  думал
Барабанов. — Ванька Бердышов, будь он неладен, однако, гольдяцким божкам в
тайге молится. То-то и не хочет с собой никого брать, стыдно ему».
     — Савоська, —   задушевно,   как  бы  по-приятельски,  заговорил  он,
стараясь придать своему голосу побольше ласковости, —  вот  ваши  говорят,
надо  в  тайге  черту угощение ставить.  А  мне  не  надо  бы  этому Позе*
кланяться,  лучше бы мне своему богу помолиться.  Чужой-то мне ни к  чему.
Это ведь грех по-нашему. Ты сам крещеный, должен понимать.
     — Тебе  соболь надо —  нет? —  вдруг закричал Савоська,  вскакивая на
кривые ноги. Обутые в белые олочи**, они были как тонкие кривые березки. —
Зачем говоришь? В тайгу ты зашел, соболя тебе не надо?
     _______________
          * П о з я (искаженное   нанайское  от  Подзя-ней) —  дух  тайги,
     покровитель охоты.
          ** О л о ч и — невысокая  обувь  из звериной шкуры мехом внутрь.
     Обычно делается из меха лося.

     «Шаманом,  что ль,  обернулся,  пугает, сверлит глазищами-то... Индо,
черт с ним... помолиться, как велит», — испугался Барабанов.
     — Тебе Позя молись — завтра твой лучок будет соболь, — твердил гольд.
     «Кабы,  правда,  поймать бы  соболя,  черт его  бей, —  помолился бы,
пустяки это,  конечно.  Но, шут его знает, вдруг не помолишься и добычи не
будет?» — раздумывал Федор.
     — Ты верно ли знаешь,  что соболь поймается? — подловато глянул он на
гольда, как бы торгуясь с ним.
     — Давай скорее,  хлеб  у  тебя есть —  хлеб кидай,  все  равно сухари
можно.  Говори:  «Мне соболя давай!» Проси его как надо,  сам думай, чтобы
хороший охота была.
     «Разве рискнуть? —  подумал Федор.  Но  ему  неловко было перед сыном
отступаться от закона. —  Да и  беда будет,  если поп узнает на исповеди —
епитимью наложит».
     — Молись,  тятька, — вдруг шепнул Санка, которому до страсти хотелось
отличиться и найти зверька в своей ловушке.
     — Ах ты, бесенок! — отпрянул от него отец. — Тебе бы только соболя, с
малых лет рад от всего отступиться.
     Беседа прекратилась.  Санка еще немного повертелся у огня и, наконец,
задремал сидя.  Голова его то и дело клонилась к пламени,  он вздрагивал и
просыпался, каждый раз испуганно тараща глаза на огонь. Вскоре Санка уснул
крепко и,  не  в  силах держаться,  повалился на пихтовые ветви,  уткнулся
лицом в рукав и захрапел.
     Раздумье брало Федора.  И  хотя он  уверен был,  что  Санка правильно
нацелил стрелку и  зверек не  минует засады,