Где!.. — передразнил его казак. — Мало ли где, это уж он знает.
     — Топор,  пилу  имеет,  а  настоящего старания нет, —  заключил Егор,
осмотрев избу.
     Барин  вскоре вышел  наружу.  За  ним  выбрались из  избы  и  мужики,
почитавшие неудобным торчать там без хозяина.
     — Жаль,  что  Бердышов  в  отлучке, —  сказал  чиновник,  обращаясь к
переселенцам. —  Он  был  бы  полезен для  вашего брата.  Он  и  сам давно
поговаривал, чтобы сюда населили русских.
     — Уживемся ли с ним? — спрашивали мужики.
     — Да нет вам никакого смысла с ним ссориться, да и не из-за чего.
     — Мы-то, конечно, да как он... — отозвались крестьяне, помня рассказы
казаков  о  том,  что  по  здешнему  обычаю  староселу за  приселение надо
заплатить или отработать на него.
     — Я  же  говорю,  ему  давно хочется жить со  своими.  Делить вам тут
нечего будет.  Тайга велика,  на  всех хватит.  Да  и  он как будто ладный
мужик.
     Казаки снова  подперли дверь  колом и  закрыли ставень,  барин сделал
какие-то  пометки в  записной книжке,  и  толпа стала подыматься.  Разводя
руками густой зеленый орешник и молодую поросль кленов,  разрубая топорами
какие-то цепкие колючие кустарники, перевитые ползучими растениями, мужики
кое-как взобрались на бугор.
     Вершина бугра была обширна,  поросла молодым лесом, кое-где виднелись
старые сломы от выгоревших и поваленных ветрами деревьев.
     Барин поднялся на груду гниющего, трухлявого буревала и, укрепившись,
стал  осматривать окрестность в  подзорную трубу.  Мужики тоже  полезли на
валежины.  Перед  ними  открылся обширный вид.  Могучая  река,  изгибаясь,
разлилась по долине.  Один из широких и прямых рукавов ее тек со стороны к
главному руслу, пробивая брешь в поемном береге; вдали он слился с небом.
     — Эх, и река! — удивился Тимошка. — Вон там и берега не видать.
     — Наискось верст двадцать будет, —  подтвердил Кешка. — А на низу еще
шире бывает.
     — Эвон  и  леса  залила.   А  протоки-то,  острова-то,  как  лоскутья
нарезаны...
     Прямо, напротив бугра, за рекой на утесах стоял частый еловый лес. На
этой стороне реки внизу, на песках, дымились костры стана и, как букашки у
кучи мусора,  копошились люди меж плотов и балаганов.  Вдоль реки от холма
тянулась додьгинокая релка,  куда,  собственно,  и  поселяли крестьян.  По
релке  рос  густой смешанный лес.  Ближе  к  падям  и  заливам курчавилось
чернолесье,  высились ясени и тополя, дальше шел красный лес, взмахивали к
небу  огромными ветвями редкие кедры.  Близ  стана и  до  самого распада с
бердышовской  избой  релка  поросла  березой,   осиной,  елью  и  высокими
лиственницами.
     — Вон и Мылки видать, — сказал Петрован, показывая на обширное озеро,
залившееся в тайгу верстах в трех выше стана.
     — Я давно собираюсь заглянуть в эти Мылки, — проговорил Петр Кузьмич,
направляя трубу  на  дальние холмы. —  Говорят,  там  была  усадьба и  жил
маньчжурский нойон.
     — Никак нет,  ваше благородие! В Мылках, на нашей памяти, одни только
гольды жили.  Маньчжурцы эвон где,  на той стороне, жили — вернее сказать,
иногда наезжали,  останавливались напротив этой  Мылки,  вон,  глядите-ка,
между гор вроде заливчик и тальники.  Это горло в озеро,  озеро называется
Пиван,  вернее сказать,  так называется остров и  протока за ним,  а озеро
гольды как-то  по-другому называют.  На этом Пиване,  неподалеку от устья,
была городьба,  у них была усадьба.  Маньчжурцы приплывали сюда и собирали
ясак с гольдов. Это я видел, как они плавают на больших лодках. Каждый год
ярмарку открывали, торговали с гольдами, гиляками, которых, бывало, догола
оберут,  обыграют в карты.  Тут всякого жулья наезжало. Хватало всего! Как
первые-то  разы мы  с  Николай Николаевичем проходили,  все это видели.  А
потом Амур к нам вернулся,  маньчжурцы все собрались и пошли домой. Однако
решили,  что  не  продержатся;  только кто по  деревням торговал,  те  еще
остались и сейчас торгуют. Правда, говорят, что один нойон до сих пор сюда
ездит  тайком  и  все  еще  обирает  гольдов,   но  он  уж  на  Пиване  не
останавливается,  а  прячется по деревням.  А  там фанзы и городьба от них
остались, и теперь еще колья забиты; если плыть мимо, так с реки видно.
     — Не думаю я, чтобы нойоны сюда ездили, — задумчиво возразил барин. —
Пограничная полиция знала бы.
     — Откуда ей знать! Разве тут усмотришь? Я вам верно говорю.
     Барин снова что-то записал в свою книжку.
     — Ну,  а  что же  теперь на  этом Пиване? —  обратился он к  казакам,
слезая с гнилого ствола.
     — Теперь-то уж все кинули то место,  никто там не живет, разве гольды
когда-нибудь на озеро рыбачить наезжают. Да неужто вы ни разу не были ни в
Мылках, ни на Пиване? Да разве не вы назначали места для переселенцев?
     — Нет. Там еще до меня бывали другие чиновники.
     — Мылкинские-то  одно  время  на  реку  с  озера выселялись,  да  как
пароходы стали ходить,  они чего-то  испугались и  ушли к  себе на озерца.
Гольды-то,  ведь они так понимают, что в этом пароходе черт сидит и колеса
вертит.  Дальше-то вон идут озера,  они туда и перешли.  Озерцо за озерцом
так   и   тянутся,   как   бусинки,   да   протоки,   почитай,   верст  на
двадцать-тридцать,  до сам