скую лесистую релку,  он  понял,  что  теперь
надеяться больше не  на  что,  кроме как на  самого себя.  Сама эта Додьга
показалась ему на  миг чем-то совсем ненужным,  посторонним его хлопотам и
заботам,  чем-то  напрасно  нарушающим мерный  ход  его  трудовой дорожной
жизни.
     — Переваливай! — вдруг неожиданно резко и громко крикнул Кешка.
     Все налегли на весла. Течение и греби повлекли плоты через реку.
     — Бабы, подсобляй! — Наталья подбежала к запасным веслам, в голосе ее
чувствовалось веселое пробуждение от дорожной тоски.
     — Веселей, бабы, мужики, подъезжаем! — покрикивал Петрован.
     Грозный  каменный берег  сдвигался вправо.  Над  его  утесами глянула
курчавая зелень склонов,  а за ней,  в отдалении,  как сизая туча,  всплыл
лесистый гребень хребта.
     Навстречу  плыла  поемная  луговая  сторона.   Ветер  доносил  оттуда
вечерние запахи травы и  цветов.  Дикие утки  вздымались над  островами и,
тревожно хлопая крыльями, проносились над караваном.
     — Эвон  дымок-то...  Что  это? —  воскликнул Федюшка. —  Никак,  люди
живут?
     За  тальниками на пойме что-то курилось.  Все вопрошающе взглянули на
Кешку.
     — Там озеро Мылки, —  заговорил казак. —  При озере на высоких релках
гольды живут,  а тут кругом место не годится никуда:  болото и болото. Как
прибудет Амур,  все эти луга затопляет,  пароходу до  тех самых гор ходить
можно,  только колеса береги,  за  талины не  задевай...  Да вас-то тут не
станут селить:  ваше место вон, подалее: там релка высокая, на ней тайга и
тайга, —  поспешил он  успокоить мужиков,  видя,  что они стали растерянно
озираться по сторонам. — Есть там и бугровые острова, на них пахать можно,
никакая вода туда не достигнет. Высокие острова, хоть живи на них!
     Солнце клонилось к  закату.  Жара  спадала.  Горы теряли свои обычные
очертания и  расплывались синея.  Река ожила,  она  вся  была в  подвижных
пятнистых бликах,  похожих на рыбью чешую, и от игры их казалась набухшей;
свет,  отражаясь,  переполнил ее.  Над займищем появились перистые облака.
Закат золотил их,  ласкал и  кудрявил,  и  они походили на пенистые волны,
забегающие на песчаную черту приплеска в ясный полдень при свежем ветре.
     Плоты приближались к поемному берегу.  Белобрюхие кулики, попискивая,
вылетали из мокрых травянистых зарослей и с криками кружились над плотами.
     Барин  стрелял  влет  утку.  Дробь  хлестнула по  утиным  крыльям  и,
булькая,  рассыпалась по воде. Птица несколько мгновений продолжала лететь
и вдруг пала на крыло и камнем рухнула в реку. Тотчас же Федюшка разделся,
закрутил  на  смуглой  шее  веревочку  с   медным  нательным  крестиком  и
бултыхнулся за уткой.  Барин платил ребятам за добытую из воды дичь, и они
в оба смотрели,  когда он станет палить. Парнишка вскоре подплыл обратно и
выбросил на плот пестрого селезня.
     На  занесенных  илом  островах  виднелись  толпы  высоких  голенастых
тальников. В их вершинах, зацепившись рассошинами и корнями за обломленные
сучья, висели сухие бескорые деревья.
     — Тятя,  а как же туда лесины попали? — спрашивал Барабанова сын его,
темнолицый и коренастый, похожий на мать подросток Санка.
     — Это вода такая здоровая была,  наноснику натащила, будто кто швырял
лесинами в тальники, — ответил за Федора кормовой.
     Все посмотрели на вершины прибрежного леса.
     — Неужто вода такая высокая бывает? — удивился Барабанов.
     — А  то  как  же...   Бывает!   Тут,  на  низу,  страсть  какая  вода
подымается, —   подтвердил  Кешка. —   Этих  талин-то  и  не  видать,  как
разойдется он,  батюшка.  Вода спадет — ты и местности не узнаешь. Где был
остров,  другой раз ничего не станет —  смоет начисто, унесет хоть с лесом
вместе,  а  где ничего не было —  илу навалит,  коряги нанесет,  наноснику
натащит,  поверх еще илу —  гляди,  и новый остров готов. На другой год на
нем уж лозняк пойдет,  трава —  остров корнями укрепляться станет.  А  то,
бывает,  в тот же год натащит деревьев живых,  кустов, они на этом острове
корни пустят, примутся. Начальство приедет, топографов привезет, глядит по
карте.  Что,  мол,  такое?  Съемщики пьяные были,  ленились, как же сымали
остров, а он не там! Сымут карту сами, хвалятся: дескать, теперь верно. На
другой  год  пароходы  пойдут,   так-сяк,   опять  не  там  остров!  Потом
привыкли... Теперь знают.
     На белом прибрежном песке под тальниками ходил выводок куличат. К ним
прилетел большой кулик и стал кланяться,  тыкая долгим носом в песок. Пока
барин в него целился, кулик улетел.
     В тальниковом лесу открылась протока,  розовая и прямая, как просека,
залитая водой. В отдалении она расширялась.
     — Вот и вход в озеро, — заметил Кешка, кивнув головой в ту сторону, —
в  самые Мылки.  А  вон луга на  мысу.  Гляди,  сено стоит.  Это для вас —
начальство заботилось. Солдаты жили — накосили.
     Минуя  устье протоки,  караван обогнул последние тальники на  мысу  и
приблизился к  увалу.  Впереди стал  виден высокий холм,  падавший в  реку
крутыми желтыми обрывами.
     — Вот она,  додьгинская релочка, —  сказал Кешка. — А там подалее, за
бугром,  прошла протока в  Додьгинское озеро.  Это  релка меж  двух  озер:
сверху — Додьга, снизу — Мылки. Там как голова, — показал казак на холм, —
а сюда, пониже, как хвост протянулся.
     Плоты  тихо  плыли  вдоль обрыва.  Опутанный множеством корней,  этот
обрыв  походил на  переломанный или  растрескавшийся от  времени плетень у
земляного вала старой крепо