Ну,  однако,  он  уже  теперь
перекочевал, Ванча-то...
     — Эх,  паря,  и  баба у  него,  адали* малина,  хоть и  гольдячка,  а
красивая, —   заключил  Петрован  Кешкин  рассказ. —  Игривая,  язва!  Как
взглянешь —   зачумишься, —   покосился   он   посоловевшими  глазами   на
темно-русую и миловидную Наталью Кузнецову. —  Купец Серебров какие деньги
давал Ивану, чтобы привел ее на баркас.
     _______________
          * А д а л и — как (забайкальский жаргон).

     — Не взял Иван, — заметил Кешка.
     — Тут   какую   русскую  переселеночку  дешевле  сторговать  можно, —
продолжал Петрован.
     Наталья поднялась и  отошла  от  костра к  шалашу.  Крестьяне слушали
Петрована молча и с явным неудовольствием.
     — Баб-то нет на Амуре, не хватает. Привезут баржу с арестантками, так
их солдаты разбирают, —  продолжал казак. —  А  уж переселеночки-то другое
дело...  У  нас на  Шилке ли,  на Среднем ли Амуре есть деревни,  богатеют
через баб,  отстраиваются... Тракт-то идет зимний, господа едут, купцы — и
бабам работы много... — усмехнулся казак.
     — Я у  вас в  Забайкалье свадьбы видел, —  заговорил Тимошка Силин, —
так казаки калым за девок берут.
     — Как же,  это что казаки,  что крестьяне —  первая статья, — ответил
Кешка. — У кого девок много, тот и богат. Замуж выдавать — с жениха калым.
     — Это только разговор! —  сказал Егор,  не веривший, чтобы весь народ
был так испорчен. Ему казалось, что казачишки хвалятся зря.
     — Другой-то  муж  после с  нее  весь  калым выверстает, —  усмехнулся
Петрован. —  К купцу ее сведет на ночь на проезжую...  У нас так бывало...
Вот тебе и вся недолга!
     — Жену-то! — воскликнула Наталья.
     — А кого же? Что ж на нее глядеть, — пьяно усмехнулся Петрован.
     — Будет врать-то! — сказал ему Кешка.
     — Такого-то окаянного мужика топором зарубить! —  с  чувством сказала
Наталья.
     — Пошто ты  его  рубить будешь?  Он  не  кедра  тебе.  Или  на  Кару*
захотела?  Там  тебя надзиратель не  спросит,  хочешь ты  али  нет спать с
ним... —  с  обидой в  голосе проговорил Петрован. —  А муж-то для тебя же
старается... Ведь платят хорошо.
     _______________
          * К а р а — Каргийская каторжная тюрьма.

     Петрован умолк, но в глаза никому не глядел.
     Все молчали.
     — Попутный  потянул,  однако,  завтра  будем  на  Додьге, —  поднялся
Кешка. — Пойти к себе, — зевнул он, — спать уж пора.
     Вдали белели палатки, ветер доносил оттуда запах жареного мяса.
     Казаки, распрощавшись с переселенцами, удалялись в отблесках костра.
     — Накачало его  в  лодке-то,  на  земле  не  стоит, —  кивнул  Тереха
Бормотов на захмелевшего, шатавшегося Петрована.
     — Ну и Петрован!.. — вымолвила Наталья.
     — Кешка-то поумней и поласковей его, —  отозвался дед. —  Вовремя его
увел, а то твой-то чуть было не осерчал.
     — Дать бы ему по бесстыжей-то роже, —  сказал Егор, —  знал бы, какие
тут переселеночки...

                     День я му-учусь, ночь страда-аю
                     и споко-о-ою не найду-у, —

вдруг тонко и пронзительно запел где-то в темноте Кешка.
     — Вот  барин-то  услышит,  он  те  даст!.. —  поднимаясь,  добродушно
вымолвил Кондрат  и,  сняв  с  сука  просохший армяк,  стал  надевать его,
осматриваясь, как в обновке.

                     Я не подлый, я не мерзкий,
                     а раз-уд-далый ма-аладец! —

еще тоньше Кешки подхватил Петрован.
     — Тянут,   как  китайцы, —  улыбнувшись,  покачала  головой  Наталья,
выглядывая из-под полога, где она укладывала ребятишек.

                     Перемокли, передрогли
                     от амурцкого дождя-я-я, —

вкладывая в песнь и тоску и жалость, вместе нестройно проголосили казаки.

                     Отыш-шите мне милую,
                     рас-скажите страсть ма-ю...

     — Ну и жиганы!.. — засмеялся дед, хлопая себя ладонями по ляжкам.
     Всем было смешно:  понравилось,  как горланят казаки. Даже Егор уж не
сердился на  них.  «Жизнь их собачья! —  подумал он. —  На Каме тоже зимой
тракт.  До продажи жен там не доходили, но из-за денег много было греха, и
разврат кое-где заводится от городской жизни, —  люди идут на все, лишь бы
нажиться на чужом. А тут, видно, нрав людской еще жестче».
     Егор подумал,  что старосел на Додьге —  птица одного полета с  этими
казаками,  надо  будет  и  с  ним  ухо  держать востро.  Тут  он  вспомнил
оружейника Маркела Хабарова,  который остался на устье Уссури. У