р курился с мокрых крыш и
тропинок,  из-под снега выступала земля,  и  уж кое-где на бугорках и  под
пеньками в желтой прошлогодней траве проглядывала свежая прозелень.
     Вода прибывала.  Лед,  провисший в зимнюю убыль, подняло и выровняло,
вода  все  дальше выступала на  отмели,  и  под  обрывами берега понеслось
бурное грязное течение.
     Грязно-белые  льдины  отрывались  от  станового  льда  и,  со  звоном
ударяясь друг об друга, проплывали по широким заберегам.
     Кузнецовы во  всякую погоду проводили дни за  работой на релке.  Егор
взялся за  чистку пашни еще  в  марте,  когда земля была  мерзлая.  Свежие
крепкие пеньки от рубленных зимой деревьев он выжигал,  раскладывая костры
в  подкопах  между  корней.   Сердцевина  пенька  выгорала,  земля  вокруг
оттаивала, так что Кузнецовым оставалось драть полуобгоревшие корни.
     С  теплыми днями земля оттаяла почти на  ладонь,  и  все  переселенцы
принялись за корчевку.
     Вскоре  повсюду  задымились  подожженные  выворотни.   На   росчистях
запылали костры.
     На   рассвете  была  подвижка  льда.   Егор  проснулся  от   грохота,
доносившегося с реки,  и вышел.  Верховой ветер налетал порывами, ударял в
лицо залпами,  словно старался сбить,  сдвинуть лед,  погнать его  дальше.
Остроносые льдины,  похожие на баржи и лодки, теснились и с грохотом лезли
на берег, продвигаясь вперед толчками, словно одушевленные существа.
     «Как звери!» — подумал Егор.
     Наутро  исчезли забереги.  Груды  льда  громоздились на  речные косы.
Ледяное  поле  с  почерневшими торосами,  похожее  на  кочковатое  болото,
передвинулось вниз.  Это  заметно было  по  голубым,  полным  воды  колеям
дороги, отошедшей от съезда.
     Вдали,  у мыса Пиван,  часть реки очистилась, засияла летней синевой.
Это далекое сверкание воды предвещало Егору близкое лето, пахоту, посев.
     Ветер бушевал с такой силой, что по релке летали тлеющие головешки от
костров. Лед, не двигаясь, стоял день и другой.
     Вечерами переселенцы собирались вместе в  какой-нибудь из  землянок и
подолгу обсуждали,  что будут сеять и когда придется начинать работы.  Все
споры и  распри были забыты.  Бабы уговаривались работать на огородах:  на
Ирину высаживать капусту,  на  Фалалея —  огурцы.  Рассада у  них  росла в
ящиках.
     Мужики рассуждали о корчевке,  о пахоте и о посевах.  Земля их частью
еще  лежала под  лесом,  и  трудно было загадать,  что  удастся сделать на
Егория и  что к  Ереме,  но  загадать хотелось,  и  мужики вели длительные
беседы допоздна, пытаясь проникнуть умом вперед в то время, когда закончат
они корчевку и выйдут с лукошками в поле. Все дружно соглашались, что если
удастся расчистить и  обработать землю,  то  хорошо бы  посеять тут ярицу,
овес и гречиху,  и что первый год надо совсем немного посеять ярицы,  лишь
для пробы.
     — А то может забить...  А озимые еще не знаем, пойдут ли тут. Кабы не
вымерзли.
     — Овес-то, —  окал Кондрат, —  он таковский,  «затопчи меня в грязь —
вырасту князь». Тут всегда мокро, овсы-то, даст бог, пойдут.
     О приметах погоды мужики расспрашивали Ивана,  но он не брался толком
объяснить, какие дни стоят тут перед Николой.
     — Как  с  Охотского моря  ветер потянет,  тогда жди  снегов.  Оттуда,
снизу. Микола летний с морозом... Паря, беда амурский Микола! Баловень же!
     Как-то  после  полудня Егор,  работая на  релке,  сквозь вой  ветра в
деревьях услыхал, как со звоном упал истаявший под жарким солнцем торос.
     — Льдина развалилась, — сказал Васька, прислушиваясь.
     Снова разбился торос и снова зазвенел,  но звук этот не стих,  а стал
усиливаться.  Васька глянул подобрыв —  и  обомлел:  лед шумел и звенел по
всей реке.
     — Тятя, Амур тронулся! — испуганно закричал Васька.
     Под берегом поползла ледяная скала.  Падали и звенели торосы,  словно
на реке били стекла.
     Поле  льда  тронулось все  сплошь,  во  всю  ширину реки.  Кромка его
задевала за глыбы, нагроможденные на берегу. От трения льдин начался шум и
свист.