и, что и поводыри остановились и, замерев, не сводили с государя 
глаз.
   Государь махнул платком, и вдруг поводыри отпустили из рук цепи, и медведи 
ринулись на стоявших на коленях просителей.
   Кое-кто из челобитчиков успел вскочить на ноги и побежать к стрельцам, но те 
отбрасывали их к медведям копьями и бердышками, а кое-кто так и не успел встать 
с колен.
   Дальше челобитчики уже ничего не помнили: медведи катали их по снегу, грызли 
и рвали, сдирали с голов скальпы. Слышался только хруст костей и придушенные 
вопли несчастных… И над всем этим – безумный смех юного государя…
   Через четверть века, желая оправдать свою жестокость над беззащитными 
подданными, Иван писал князю Андрею Курбскому, бежавшему перед тем к 
враждебному польскому королю: «Что же до игр, то устраивал я их для того, чтобы 
он (народ) нас, своих государей, признал, а не вас, изменников, подобно тому 
как мать разрешает детям забавы в младенческом возрасте, ибо когда они вырастут,
 то откажутся от них сами или по советам родителей, к более достойному 
обратятся, или подобно тому как Бог разрешил евреям приносить жертвы – лишь бы 
Богу приносили, а не бесам».
   И здесь Иван лукавит, объявляя «потеху» делом, угодным народу и даже – 
богоугодным.

   Пожар в Москве весной 1547 года
   Снова во дворце появились непотребные девки, причем многие пришли к царю по 
своей воле, чтобы снискать его милости и расположение к своим близким, ибо были 
среди них дочери, и племянницы, и сестры доброродных людей – стольников, 
окольничих, даже князей и бояр. Анастасия впала в немилость. Царь изредка 
допускал ее к себе и редко исполнял ее просьбы.
   11 апреля 1547 года Анастасия попросила принять на службу во дворец своего 
родственника Василия Захарьина, и муж, почему-то рассмеявшись, согласился 
принять его завтра же.
   На следующий день Иван велел быть Анастасии к столу, и она пришла, не увидев 
за столом ни одной женщины, зато сразу же усмотрела в углу столовой палаты 
одинокую фигуру в дурацком наряде и колпаке с бубенчиками.
   Шут стоял, опустив голову и закрыв руками лицо.
   – Васька Захарьин! – крикнул Иван шуту. – Подойди к столу, поблагодари 
царицу за милость. Это она упросила меня взять тебя на службу.
   Шут, подойдя, произнес:
   – Спасибо тебе, матушка-царица! Пожаловала и превозвысила ты и меня, и весь 
наш род. Однако же и ты, и сам государь зло горазды шутить, и вам бы обоим 
пристало шутами быть.
   Анастасия лишилась чувств, а Василий Захарьин сразу же после обеда был 
выставлен один на один против свирепого медведя и умер в мучениях, растерзанный 
голодным зверем.
   Слух о происшедшем в тот же день вылетел за стены Кремля, и когда назавтра, 
12 апреля, вспыхнул в Москве пожар, его сочли за наказание Господне, ибо 
преступление было и кощунственным, и ужасным, и столь же ужасной должна была 
быть и кара небесная.
   Так оно и случилось: этот пожар оказался страшнее всех других. Вся Москва, 
горевшая два месяца, превратилась в пепел и прах.
   Вот какие подробности о пожаре приводит в книге «Из истории Москвы» В. В. 
Назаревский: «Весною, 12 апреля, выгорела часть Китай-города, примыкавшая к 
Москве-реке. Одна крепостная башня, служившая пороховым складом, взлетела на 
воздух с частью китайской стены. Затем, 20 апреля, выгорела часть посада около 
устья Яузы, на Болвановке, где жили кожевники и гончары. 21 июня вспыхнул новый,
 еще не виданный с изначала Москвы пожар. Он пошел от Воздвиженья на Арбат и 
сжег все Занеглименье. Поднявшаяся буря погнала отсюда огонь на Кремль: там 
загорелся верх Успенского собора, крыша царских палат, двор царской казны. 
Благовещенский собор с его драгоценными иконами греческого и русского письма 
(Андрея Рублева), митрополичий двор и царская конюшня.
   Погорели монастыри – Чудов и Вознесенский, и погибли все боярские дома в 
Кремле. Одна пороховая башня с частью стены взлетела на воздух. Пожар перешел в 
Китай-город и истребил оставшееся от первого пожара. На Большом посаде сгорели: 
Тверская, Дмитровка до Николо-Грачевского монастыря, Рождественка, Мясницкая до 
Флора и Лавра, Покровка до не существующей теперь церкви св. Василия, со 
многими храмами, причем погибла масса древних книг, икон и драгоценной 
церковной утвари.
   Около двух тысяч народу сгорело живьем, митрополит Макарий едва не задохся 
от дыму в Успенском соборе, откуда он своими руками вынес образ Богоматери, 
написанный святителем Петром. Владыка, в сопровождении протопопа Гурия, несшего 
Кормчую книгу – свод правил и законов, определявших церковную жизнь, взошел на 
Тайницкую башню, охваченную густым дымом. Макария стали спускать с башни на 
канате на Москворецкую набережную, но тот оборвался, и владыка так ушибся, что 
едва пришел в себя и был отвезен в Новоспасский монастырь. Царь с семьей и 
боярами уехал за город, в село Воробьево.
   Интрига пустила в народ молву, будто Москва сгорела от Глинских, 
родственников царя. Бабка его, княгиня Анна, будто разрывала могилы и из 
покойников сердца вынимала, высушив их, толкла, порошок сыпала в воду, а тою 
водою, ездя по Москве, улицы кропила, от того-де Москва и сгорела. В городе 
начались народные волнения».

   П. И. Ковалевский о событиях 1547 года
   А вот что пишет о дальнейших событиях, произошедших в Москве, уже известный 
вам П. И. Ковалевский: «Бояре, недовольные правлением Глинских, воспо