лава и, поработив Россию, погубят в ней и государство, и 
народность, и самую веру православную. Гонсевский, засевший в Кремле, в доме 
Годунова, стал вместе с изменником Федором Андроновым отсылать к Сигизмунду 
русские царские сокровища: короны, сосуды, драгоценные одежды и прочее. Сколько 
в это время погибло вековых сокровищ Москвы!
   Когда Жолкевский, захватив с собою постриженного в иноки Василия Шуйского, 
уехал из Москвы, а поляки, хозяйничавшие в Кремле, сняв с себя маску, стали 
теснить москвичей, поднимает голос против иноплеменников патриарх Гермоген. Он 
начал открыто говорить, что Владислава нельзя признать русским царем, потому 
что он не примет православия, а польские люди именем своего королевича 
заполнили все Московское государство, и в самом Кремле уже раздается папское 
латинское пение. Патриарх дал православным людям разрешение от данной 
королевичу присяги и благословлял их подняться на иноземных, иноплеменных и 
иноверных пришельцев. Слово Гермогена развязывало русским людям руки. К этому 
присоединились еще грамоты от осажденных смольнян, которые призывали всех на 
защиту веры православной, поруганной поляками. Москвичи с благословения 
Гермогена присоединили к этой грамоте свою, призывавшую к освобождению самой 
Москвы и ее святынь от иноплеменников.
   „Здесь, – говорилось в грамоте о Кремле, – образ Божией Матери, заступницы 
христианской, здесь великие святители Петр, Алексий и Иона чудотворцы“. Грамоты 
вызвали патриотическое движение народа, и северо-восточные города стали 
ополчать ратников. Во главе их стал даровитый Прокопий Ляпунов. Но русские люди 
еще не освободились от Смуты очистительным огнем страданий. Народное ополчение 
смешалось с отрядами прежних тушинцев, находившихся под начальством Заруцкого, 
Просовецкого и Трубецкого, и даже с шайками Сапеги.
   Изменники стали требовать от патриарха, чтобы он вернул назад уже 
двинувшееся к Москве ополчение, но он мужественно сказал: „Если все изменники и 
королевские люди выйдут из Москвы вон, то я отпишу ратным людям, чтобы они 
вернулись назад“. Семидесятилетний старец не устрашился и ножа, которым 
замахнулся на него Салтыков. Когда же патриарх в Успенском соборе после одной 
литургии сказал народу проповедь, полную призывов на защиту веры и отечества, 
поляки стали держать его под стражей. В Вербное воскресенье его освободили, 
ради шествия на осляти, но потом низложили с патриаршего престола, на который 
был возведен лжепатриарх Игнатий.
   На улицах закипели битвы. Особенно горяч был бой на Сретенке и Лубянке. Им 
распоряжался князь Д. М. Пожарский; он отбил здесь поляков и заставил их уйти в 
Китай-город. У Введения на Лубянке, во Псковичах, или в Опасовичах, он поставил,
 вблизи своего дома (на месте 3-й гимназии) и богадельни, построенной им при 
существовавшей здесь церкви Св. Феодосия, укрепление. Бутурлин [Михаил 
Матвеевич] бился с поляками у Яузских ворот, Колтовской [воевода Иван 
Андреевич] – в Замоскворечье. Общими силами русских поляки были загнаны в 
Китай-город и Кремль. Тогда они решили сжечь Москву и подожгли сперва Белый 
город. Ветер благоприятствовал пожару. Проникли поляки, несмотря на 
сопротивление москвичей, и в Замоскворечье, подожгли и его в нескольких концах. 
Польский отряд среди пылавших улиц обошел князя Пожарского и ударил ему в тыл. 
Этот защитник Москвы целый день геройски отбивался от поляков, но был ранен и 
отвезен в Троицкую лавру.
   Москва горела до четверга Страстной недели. Одновременно с этим она 
подвергалась страшному разграблению от поляков и немцев. В несколько дней 
большая часть Москвы выгорела. Лишь обгорелые остовы церквей да трубы торчали 
среди углей и пепла, на коих лежали массы мертвых тел. Мрачно смотрели поляки 
со стен Кремля и Китай-города на пепелище Москвы, поджидая народных ополчений и 
слушая по ночам вой собак, глодавших человеческие кости.
   На третий день Святой недели в сожженную Москву вступили ратники под 
начальством Ляпунова. На следующий день привел сюда Заруцкий казаков, а 
Трубецкой – калужан. Но те русские, кои, заняв Белый город, окружили поляков, 
не были готовы на совершение великого и святого дела. Среди них кипели раздоры, 
а казаки по-разбойнически относились к родной земле и ее народу. Этим 
воспользовался коварный Гонсевский и подбросил в казачий стан подложную грамоту 
от имени Ляпунова, требовавшую, чтобы русские люди избивали казаков, как собак. 
Казаки призвали к ответу Ляпунова и изрубили его саблями. Ополчение городов, 
лишившееся авторитетного предводителя, разошлось по домам, и под Москвой 
остались казаки да бывшие тушинцы.
   Между тем и патриарх Гермоген был заключен поляками в подземелье Чудова 
монастыря, где этого святого мученика за Русь святую мучили голодом и терзали 
нравственно. Его призывный голос уже не был слышен из-под сводов подземелья. 
Даже в Успенском соборе не совершалась уже служба. Наступал самый ужасный 
момент в нашей истории. Разоренной Москве и России, казалось, уже неоткуда было 
ждать спасения».

   Минин и Пожарский
   И именно в этот момент русской истории, когда, казалось, столице России уже 
неоткуда было ждать спасения, на помощь Москве двинулось народное ополчение, 
созданное в Нижнем Новгороде земским старостою Кузьмою Захарьевичем Мининым и 
князем Дмитрием Михайловичем Пожарским.
   Нижегородцы собрали тысячи рублей на ополчение, призвали к себе ратных людей 
из других городов России и в марте 1612 года выступили на освобождение Москвы. 
Остановившись в Ярославле, нижегородские отчизнолюбцы создали «Совет всей 
земли», в который вошли и священники, и дворяне, и члены Боярской думы, и 
пос