христианской стране город Муром держится за старую веру два столетия  - это 
вера? Когда племя пруссов предпочитает погибнуть все, до последнего человека, 
но не предать родных Богов – это вера? И что это, если не вера? Никто не 
умирает за раскрашенную деревяшку, занятную байку или аллегорию природных 
явлений, или еще какую-нибудь глупость. Язычники верили в своих Богов. Язычники 
своих Богов любили. Ибо только за любовь человек может пойти на смерть.
             Люди X века не рассуждали о «прогрессивной» и  «устаревшей» 
религии. Не диспутировали. Мы более или менее представляем чувства, двигавшие 
средневековыми христианами. Могу сказать в их пользу, что «просто» корыстными 
завоевателями и разбойниками они не были. Карл Великий после долгой войны с 
саксами вернул им все привилегии и свободы на одном условии – принять 
христианство. Многие не согласились оставить веру предков и после этого, так 
что война эта никаким образом не была «чистой политикой». За что сражались 
христиане, мы знаем. Но мало кого интересует, – что чувствовали те, вокруг кого 
рушился их мир.
             Мы – спасибо христианам – не знакомы с мифологией наших предков, 
по крайней мере, в чистом виде. Что ж, обратимся к преданиям их соседей и 
сородичей – скандинавов.
             Согласно «Старшей Эдде», перед гибелью мира произойдет великая 
битва Богов и Героев с силами мрака. Силы эти – воинство мертвецов, плывущее с 
востока  на корабле Нагльфар. Кораблем этим правит злой Бог Локи, лицемерный и 
лживый красавец, которого верховный Бог Один как-то в пылу ссоры обозвал 
«женовидным мужем». За свои преступления Локи был распят остальными Богами и 
низвергнут в Хель, скандинавский ад. Рядом с Локи стоит его жена, собирая в 
чашу капающий яд змеи, подвешенной над его лицом. Но в конце концов он 
освободится и поведет свой корабль на Богов. Вместе с ним будет и его 
чудовищное исчадие – Мировой Змей.
            А теперь представьте, читатель, что чувствовал северный жрец, когда 
на его земли с востока пришла вера, проповедники которой называли себя умершими 
для мира, живыми мертвецами, свою церковь – кораблем. Они  несли изображения 
распятого, женовидного красавца, рядом с которым стояла женщина с чашей. Они 
говорили, что их бог спускался в ад и вернулся оттуда, что их бог уподобил себя 
Медному Змею (Ио. 3:14-15) и завещал им быть мудрыми, как змии, и что он – враг 
древних Богов.
            Прочувствовали? Именно поэтому сцены Гибели Богов в последней битве 
высекали на каменных крестах, на рунных камнях христианской эпохи крест обвивал 
чудовищный Змей, а варяжские волхвы считали кровь христиан лучшей жертвой. Локи,
 Кощей, чудовищный Мертвец («…а тот Мертвец – небесный Христос», говорится в 
одном из русских заговоров) поднялся из Кромешного мира, и тьма шла за ним, 
захлестывая святыни, гася жертвенное пламя, снося кумиры. На глазах язычников 
сбывались чудовищные пророчества древних преданий о гибели мира – и их мир 
действительно погибал.
             Христиане не меньше язычников были убеждены, что «ветхий» мир 
вот-вот погибнет. Проповедники, являвшиеся ко дворам языческих государей – 
Радбота Фризского, Бориса Болгарского, Владимира, - чаще всего показывали 
изображение Страшного Суда. Не абстракция, не загробный посул – злободневная 
конкретика политического плаката. Христианам конца первого тысячелетия, 
особенно конца Х века Страшный Суд казался делом ближайших десятилетий. Многие 
слышали о «синдроме тысячного года». Но немногие знают, что христиане Х века 
ждали его не с ужасом, а с радостью. Грань греха и добродетели, погибели и 
спасения в их глазах была отчетливой и наглядной – гранью между ними и 
язычниками. Крещения, формальной присяги Грядущему было достаточно. Любой 
разбойник в ответ на «Верую!..» слышал: «Нынче же будешь со Мной в раю». 
Благородный человек спешил «спасти» души язычников, вынуждая буквально с мечом 
у горла это «Верую!». На увещевания не было времени – тысячный год, последний 
год «ветхого» мира не за горами. Негодяй же полагал любой разбой божьим делом, 
если он свершен под знаменем креста и против «поганых». Разве не сказал 
Христос: «Кто не со Мною, тот против Меня» (Мф., 12:30), «Врагов же Моих, 
которые не желают, чтобы Я царствовал над ними, приведя перед лице Мое, 
избейте» (Лук. 19:27), «Предаст брат брата на смерть и отец – сына. И восстанут 
дети на родителей и умертвят их… Не мир принес Я, но меч. Ибо Я пришел 
разделить человека с отцом его и дочь с матерью ее, и невестку со свекровью ее. 
И враги человеку домашние его. Кто любит отца или мать более чем Меня, 
недостоин Меня, кто любит сына или дочь более чем Меня, недостоин Меня» (Мф., 
10:21, 34-37).
           Как это звучало для тех, кому род был святыней?
                                                                  Братья начнут
                                                                  Биться друг с 
другом
                                                                  Родичи 
близкие
                                                                  В распрях 
погибнут;
                                                                  Тягостно в 
мире…
          Это снова «Эдда», снова пророчество о последних временах перед 
гибелью мира и Богов – словно эхо евангельских строк.
            Об этом и говорил дядька Асмунд юному Святославу. Тем более что 
здесь, восточнее Варяжского моря, язычество Севера сталкивалось с иным, быть 
может, еще более беспощадным и свирепым врагом – «воинствующим иудаизмом» (М.