такими деяниями любимца всеблагого господа, кроткого царя Давида Ольга вообще 
гуманистка, нежнейшей души женщина.
             Более того, Ольга как раз действовала вопреки языческим обычаям. 
Начать с того, что обычаи эти строго ограничивали круг мстителей. Это брат, сын,
 отец убитого, сын брата или, на худой конец, сын сестры. То есть не только 
жена, но и вообще женщины как мстители не рассматривались.
          В преданиях, правда, встречаются жены-мстительницы. Это Гудрун из 
«Старшей Эдды», Сигрун из «Саги о Вольсунгах», наша Рогнеда. Все они мстили, – 
успешно или нет – мстили мужу, убившему отца и братьев, истребившему всех 
мужчин в роду. Все это – явно не про Ольгу. И еще – все они не один год 
пестовали месть, не спешили с ней. Северная премудрость гласит: «Только раб 
мстит сразу, только трус – никогда». Резня, учиненная древлянам  Ольгой, менее 
всего похожа на «жестокий языческий обычай». Ольга как раз спешит, торопится, 
суетится…
             Но почему Ольга спешит? Почему берется за не положенную ей месть? 
Неужто и впрямь боится древлянского войска под стенами Киева? Ведь у ней, по 
летописи, большая, уцелевшая часть дружины мужа, своя «малая дружина». И 
ополчение полян встретило бы «заклятых друзей» в топоры. Древляне воевали и с 
северой, так что за тыл Ольга могла быть спокойна. Более того – Северская земля 
в этой войне выставила бы под киевские стяги столько воинов, сколько могла.
            Нет, не месть. Что-то иное. Что? Вспомните Ярослава в Новгороде. 
Тот, совсем как Ольга, заманивал и резал толпами, не щадя невинных. Лишь бы 
быть уверенным – не спасся ни один, кто мог что-то знать, видеть, хотя бы 
слышать. Не вышло.
             И у Ольги не вышло. В 1890-х годах фольклорист и историк Н.И. 
Коробка записал в Овручском уезде, на месте столицы древлян Искоростеня, 
множество сказаний о княгине Юльге (Вольге, Ольге), убившей своего мужа, Ригора 
или Игора.
             Неясно только, кем в этой истории оказываются древляне, явно 
ничего дурного от Ольги не ждавшие. Речи их послов – с «добрыми» 
князьями-пастырями, «волком» Игорем, «овцами», - напоминают скорее выдержку из 
христианской проповеди, чем речи лесных охотников и пахарей. Кто же они – 
древлянские христиане, соучастники убийц? Или это убийцы посмертно вложили в 
уста жертв привычные слова? Кого убивали на княжеском дворе и у Игоревой могилы 
– свидетелей или подельников?
            Между прочим, следует заметить и еще одну сторону вопроса. Ольга по 
языческим обычаям не имела права не только мстить за Игоря. Наследовать ему она 
тоже не  могла. Ни у скандинавов, ни у славян вдовы не наследовали власть мужей.
 Легендарные правительницы чехов и поляков, Либуше и Ванда, с которыми часто 
сравнивают Ольгу, наследовали не мужьям, а отцам. Наследовать Ольга могла, 
только будучи беременна наследником, и вполне  возможно, что в год смерти мужа 
Ольга  носила младшего брата Святослава Глеба (или Улеба). Глеб вырос 
христианином, и возможно, что христианская партия именно его рассматривала, как 
наследника. В  Киевской Руси  наследником мог стать тот представитель княжьего 
дома, кого выкликало вече. Но, так или иначе, править Ольга могла лишь в отрыве 
от языческих обычаев. И опорой ей были порвавшие с ними люди – христиане. 
Дождавшись естественной смерти Игоря, Ольга со товарищи могли дождаться и 
вхождения Святослава  в совершеннолетие…
             Все сходится, увы… Так что же, убийца Игоря – Ольга? Убийца 
собственного мужа? Все против нее, но… не будем спешить. Мне думается, патер 
Браун, с воспоминания о котором мы начали распутывать древлянский детектив, не 
поддержал бы этого обвинения. Нет, не потому, что княгиня – христианка. «Он был 
логичен (и правоверен), а потому не вывел из этого факта, что она невиновна. От 
него не укрылось, что среди его единоверцев были крупнейшие отравители» 
(«Сельский вампир»). Тут дело в другом: он не зря говорил в «Странном 
преступлении Джона Боулнойза», что «из всех невозможностей самая существенная – 
невозможность нравственная». Патер Браун мог представить любому суду защитника 
Ольги. Им оказывается Святослав.
             Совместимо ли с нравом Святослава и его верой не только оставить в 
живых убийцу  отца, но и жить рядом с нею, доверить собственных сыновей? 
Традиционная мораль Европы в таких случаях скорее простила бы матереубийство: 
вспомните Ореста, Бову королевича из русской сказки или рыцарей Артура, братьев 
Гавейна, Гарета, Агравейна и Гахериса. Все они убили матерей за соучастие в 
убийстве отца или хотя бы за связь с убийцей. При этом Оресту ставили алтари и 
храмы, Гавейн считался одним из лучших рыцарей Круглого стола (с него начались 
поиски Грааля), а Бова – один из самых любимых сказочных героев. Гамлет с его 
«быть или не быть» – герой гораздо более поздней эпохи. Впрочем, реальный 
Гамлет – к слову, внук Рюрика по матери, и значит, двоюродный брат нашего героя,
 - на шекспировского ничуть не походил, знаменитым вопросом не маялся. Он долго,
 как истинный викинг (Дания, IX век!) готовил месть. В конце концов, он зарубил 
дядю-братоубийцу, а его приспешников спалил в деревянных хоромах. И Саксон 
Грамматик, поведавший нам эту историю, не говорит, пощадил ли принц свою мать, 
Яруту Рюриковну, жившую в тех же хоромах!
            Ни о какой сыновней любви Святослава в источниках речи нет. Он 
«гневался на мать» и в лучшем случае терпел ее. И пощадить он ее мог, только 
твердо зная, что Ольга не была организатором убийства. Соучастницей – возможно, 
укрывательницей – наверняка, но не убийцей (собственно, и в преданиях полешуков 
часто говорится, что Ольга убила мужа по ошибке, не узнав). Мы никогда не 
узнаем, ЧТО знал молодой князь. От нас так прятали вину, что спрятали 
оправдание. И нам остается лишь поверить нашему герою. Ибо только такая версия