|
ограда».
«Житие Оттона» о храмах Триглава в Волыне: «С большим старанием и
искусством сооруженные».
Герборд о кумирне того же Триглава в Щецини: «была сооружена с
удивительным старанием и мастерством. Внутри и снаружи она имела скульптуры,
выступавшие из стен изображения людей, птиц и зверей, столь соответственно
своему виду переданными, что казались дышащими и живущими(…) Краски внешних
изображений никакая непогода, снег или дождь не могли затемнить или смыть,
таково было мастерство художников».
Титмар Мезербургский о городе Радигощ и святилище Сварожича: «В нем
нет ничего, кроме храма из дерева, искусно сооруженного, который, как основы,
поддерживают рога разных зверей. Его стены снаружи украшают изображения Богов и
Богинь, удивительно вырезанные, как видно рассматривающим». И это пишут
западноевропейские монахи, знакомые с античным искусством, стоявшие у колыбели
готики. Немцы, разорители славянских земель, описывают, захлебываясь от
восторга, великолепные храмы, а русский ученый бубнит – «сарай». Впрочем, его
«братья по разуму» до сих пор иллюстрируют рассказы про язычников картинками с
полянами, огороженными щелястым тыном, за которым высятся грубые, и почему-то
почти всегда покосившиеся истуканы. Что, подразумевается, что славяне
неспособны даже идола прямо установить?
Храм в Ладоге, как уже говорилось, был сработан по образу и подобию
тех деревянных чудес славянской Прибалтики, которым дивились немцы и датчане.
Были, конечно, и маленькие кумиры из дерева и камня., и средние, и большие. О
славянских святынях есть хорошая книжка Русановой и Тимощука «Языческие
святилища древних славян». Да и у Рыбакова про них немало понаписано. А вот
«времена, когда у славян идолов и храмов не было» – просто выдумка. Такая же,
как «русский бог Ра», «всеясветная грамота» или «новая хронология» Носовского и
Фоменки. Кумиры палеолита дошли до нас в пещерных святилищах. Славяне все-таки
не древнее палеолита.
Напоследок следует разобрать одну связанную с язычеством тему, важную
и, чего греха таить, страшную. Да, я о жертвоприношениях. Жертва – от одного
этого слова у обывателя холодеет в груди. Мысль о животных, ставших его
котлетой, бруском мыла в его ванной или шапкой на его вешалке, не мешает ему
завтракать, умываться и одеваться. Эти животные тоже принесены в жертву – в
жертву его божеству –Его Собственному Телу. Тут он не знает никакого
снисхождения. Нелепой покажется ему мысль из жалости к животным кушать постное,
мыться щелоком, надевать на голову вязаную шапку вместо меховой…
…Заметь,
что не Богов я мясом угощаю,
а сам себя. Утроба – вот наш бог,
и главный бог при этом. Пища есть,
И чем запить найдется на сегодня,
Ничто не беспокоит – вот и Зевс
Тебе, коль ты разумен. А людей,
Которые изобрели закон,
Чтоб нашу жизнь украсить – в Тартар их!
Так писал древний эллин Еврипид в драме «Циклоп» от лица ее
заглавного персонажа. То была пьеса ужасов, и грек изощрялся, выдумывая
мировоззрение поотвратительней, словами возмещал отсутствие спецэффектов и
компьютерной графики. Кощунственные рассуждения должны были заставить зрителей
увидеть в актере под простенькой маской – омерзительное чудовище, адскую тварь,
самим существованием оскверняющую землю и небо! Говорят, сам Еврипид после
написания этих строк и актеры – после их озвучивания, долгое время проводили в
храмах на церемониях очищения…
О, с какими воплями ужаса и отвращения они бежали бы из наших
городов, по которым бродят миллионы двухглахзых циклопов! Циклопов, любящих
порассуждать, что «главное – внутри», что «бог у каждого человека свой». О да,
для них «главное» – то, что внутри них. Их «бог» – свой, свой собственный у
каждого из этих «людей». Утроба – их «бог», и нет у них иного Бога, и Фрейд
пророк его… и при этом они всякий раз разыгрывают (перед кем?) омерзение и ужас
при мысли о древних жертвоприношениях. Это не жалость. Это оскорбленное
религиозное чувство, задетый фанатизм утробопоклонников говорит в них. Говорит
в нас!
И щадя чувства утробопоклонников, многие авторы пишут, будто
жертвоприношений у славян не было. Будто их принесли злые варяги – конечно,
«скандинавы». Вообще-то славяне употребляли производное от скандинавского
«blot» – жертва: «…и тех (кур – Л. П.) блутивше, сами едят». Но хватало и своих,
исконных. «Жертва», и «треба», и даже привычное нам, такое духовно-прозрачное
«молитва» обозначало когда-то жертвоприношение; говорили «замолить бычка
святому Илье». Отсюда и русское присловье «Молитвой мир стоит», слишком легко
принимаемое за образец постной православной премудрости. Мир стоит жертвой –
жертвой Рода! – вот что подразумевает поговорка. А так как мир стареет, его
надо подновлять, омолаживать, магически уподобляя очередные жертвы Всеотцу. В
этом был главный смысл жертвоприношения, а не в «кормлении» огромных деревянных
и каменных «кукол», не в разделении пищи с Высшими силами и приобщение тем
самым к этим силам, и уж подавно не в «торговле» с Богами по принципу «я тебе –
ты мне»! Мир омолаживала, подновляла, спасала жертва, ложившаяся на алтарь – и
ничего не было важнее этого ни на земле, ни в небе. Мясо и кровь жертвы
приобщали к этому обновлению участников обряда. Животное же обретало наилучшее
посмертие из возможных. Индусы полагали, что жертвы попадают в райский мир того
|
|