дворец в женской одежде, под видом родственниц императрицы. Конечно, чего не 
бывает на свете… только очень сомнительно, чтобы у Анастасо-Феофано были 
принятые во дворце родственницы. Вообще, она, скорее всего, постаралась забыть 
о своей родне сразу же по восшествии на престол. Не уверен, что старания эти 
простерлись до «окончательного решения» проблемы нежелательных родственников, 
хотя… женщина, хладнокровно отравившая престарелого свекра и первого мужа и 
открывшая двери опочивальни второго супруга убийцам, могла пойти на многое. Так 
что разумнее предположить, что Ибн Аль Атир попросту на основании слухов об 
участии в убийстве Фоки «Ибн Шамушкой» (Цимисхием) коварной жены императора, 
сочинил историю в духе «Тысячи и одной ночи».
     Обнажив мечи, убийцы прокрались в оставленную незапертой доверчивым 
самодержцем дверь опочивальни. Тут их ждало немалое потрясение – кровать 
оказалась пустой. Заговорщиков охватила паника: предупрежден, ушел, ловушка, 
все погибло! Однако Цимисхий сумел обуздать охваченных ужасом соумышленников, а 
Педиасим напомнил об аскетических пристрастиях императора. Стали искать, и 
нашли на полу соседней комнаты, у камина.
     Император Фока, наверное, впервые в жизни проснулся от совершенно нового 
для него ощущения – его пинали несколько ног в тяжелых зимних сапогах. Он 
поднял голову – Лев Авалант ударил его по лицу мечом в окованных ножнах, рассек 
бровь и лоб. На лицо императора, заливая глаза, хлынула кровь. Отчаянный вопль 
Фоки, понявшего, что окружен убийцами «Богородица, помоги мне!», заглушил 
властный голос из соседней спальни «Волоките его сюда!».
     Ноги отказывались служить обессиленному раной и страхом Никифору, и его 
действительно приволокли к ногам восседавшего на царской кровати Иоанна 
Цимисхия. Схватив за бороду дрожащего императора, армянин рычал ему в лицо: 
«Или ты забыл, кто возвел тебя на престол, кто провозгласил императором? Да как 
ты осмелился меня, которому ты был обязан троном, отстранить от командования 
войсками, сослать в деревню к грязным мужикам?! Меня, превосходившего тебя, 
труса, мужеством, внушавшего ужас врагам, твою единственную опору? Кто теперь 
защитит тебя от меня? Ну, говори, оправдывайся, если можешь!». Никифор, 
которому только что несколько раз жестоко ударили по щекам рукоятями мечей, 
только сплевывал в крови выбитые зубы и размозженными губами взывал к царице 
небесной. Если он и надеялся в этот миг на чью-то помощь, то разве что на 
помощь небес.
     Чуда не произошло. Иоанн с силой пнул Никифора в грудь, и крикнул 
сообщникам – «Бейте!».
     И стали бить. Мечом еще раз, уже без ножен, рубанули по голове, расколов 
череп, арабским клевцом-акуфием ударили по спине, пронзив насквозь, и долго еще 
рубили и топтали уже безжизненное тело. 
     В дверь личных покоев императора стали ломиться – это запоздало сбежалась 
на предсмертные вопли Фоки дворцовая гвардия. Цимисхий, раньше других 
потерявший интерес к телу своего врага, уже натягивал оставленные тем у кровати 
пурпурные сапоги – один из символов  императорской власти. Позднее один 
мятежник про такие скажет – «Надев пурпурные сапоги,  их уже не снимают». 
Действительно, их снимали разве что вместе с головой. Услышав грохот в дверь 
множества увесистых кулаков, Цимисхий отдал приказ чернокожему Аципофеодору. 
Негр  сноровисто отделил от тела изуродованную голову жертвы, и, подойдя к 
выходившему в коридор зарешеченному окну, показал жуткий трофей гвардейцам. 
Мгновенно воцарилась тишина, лишь несколько мечей из ослабевших рук звонко 
брякнулись на пол. Окованные железом двери личных покоев распахнулись, и в 
тишине перед гвардейцами предстал Иоанн Цимисхий. С мечом в руке и в красных 
сапогах.
     Через секунду тишь под пурпурными сводами древнего дворца расколол 
отчаянный вопль наиболее догадливого гвардейца: «Иоанн цесарь! Слава самодержцу 
Иоанну Цимисхию!». «Слава!» – подхватили остальные, падая ниц, к обутым в 
пурпур ногам узурпатора-братоубийцы. 
     Что ж, это на далеком севере дикие язычники почитали своим долгом умереть 
вместе с вождем… здесь же была просвещенная, христианская Византия. Не сказано 
ли в Писании: «Живой пес лучше мертвого льва»?
     Довольный Цимисхий прошелся вдоль согбенных спин, отыскал одну, в ливрее 
придворного слуги. Ткнул пурпурным сапогом, и, встретившись с исполненным 
преданности и обожания взглядом, мотнул черной бородой на черневшую разрытой 
могилой дверь опочивальни: «Прибрать!». 
      Труп убитого самодержца выбросили на улицу, под снег, где он и провалялся 
больше суток, прежде чем Иоанн вспомнил о нем и отдал приказ пристойно 
похоронить убитого им предшественника. А так же государя, друга, боевого 
соратника, командира и двоюродного брата.
     Поневоле вспоминаешь – тела убитых им Оскольда и Дира Вещий Олег похоронил 
под огромными курганами, по почетному обряду. Но то ж дикий язычник…
     Все эти дни по улицам Царя городов разъезжали  воины, провозглашая Иоанна, 
вкупе с маленькими царевичами, самодержцами ромеев. За ними следовал с 
юношами-слугами глава придворных евнухов Василий Ноф, сын Романа Лакапина от 
славянской рабыни. Этот прожженный интриган служил еще при дворе Рожденного в 
Пурпуре, после его смерти был отстранен и сменен на посту своим недругом 
Врингой. Он принял деятельнейшее участие в возведении на престол Фоки, и был 
награжден высоким чином проедра, изобретенным специально для него. Отблагодарил 
он самодержца не менее активным участием в заговоре против него. Лев Диакон 
дипломатично определяет характер этого типа: «отличался предприимчивостью, 
изобретательностью и умением применяться к обстоятельствам». Проще говоря, 
Василий Ноф был законченный подлец. Незадолго до покушения осторожный и хитрый