е, мужественными, 
способными к войне, так как им надо добывать себе то, в чем им земля 
отказывает; плодородие страны вместе с зажиточностью дает жителям изнеженность 
и любовь к сохранению жизни» [98, р. 234]. На равнинах, где трудно защищать 
свободу, устанавливается деспотическое правление, а горцы могут себя отстоять, 
потому что вести завоевания на пересеченной местности трудно. К этим и подобным 
утверждениям сводится теория географического детерминизма, подчиненная 
рационалистической идее всеобщей закономерности, куда входят и явления 
общественной жизни [18, с. 99].
   Гораздо важнее принципиальная сторона дела. Все сторонники концепции 
географического детерминизма предполагают наличие прямого влияния природы на 
психику людей и общественное развитие. С нашей же точки зрения, такого влияния 
нет. Общественное развитие – форма спонтанного движения по спирали, и тем самым 
никак не может быть связана с экзогенными явлениями, в том числе изменениями 
климата и ландшафта. Психика людей – тоже явление особого порядка, зависящее от 
физиологии, которая во время рождения географического детерминизма была наукой 
неразвитой, и значение ее не учитывалось. По нашему мнению, роль природы 
сказывается на этнографических особенностях и ареалах распространения народов, 
но не непосредственно, а через хозяйство, т. е. основу экономической жизни. 
Природа не имеет определенного влияния на жизнь людей. Ландшафт не определял 
род занятий какого-либо народа. Там, где привычные занятия были невозможны, 
представители этого народа предпочитали не селиться. Поэтому жители лесов редко 
осваивали полупустыни, а предпочитали речные долины, а степняки, даже овладев 
лесными массивами, выбирают для жительства открытые места. Угры-самодийцы и 
тюрки-якуты заселяли тундру и луга в долине Лены, оставив тайгу лесовикам – 
хантам и эвенкам. Исключений из этого правила немного, и они всегда могут быть 
объяснены событиями политической истории. Разница между нашим подходом и 
географическим детерминизмом очевидна. Оба метода исключают один другой.

   Нетрудно заметить, что собранный нами материал позволяет отвергнуть все 
перечисленные утверждения Монтескье, который строил свои соображения на 
недостаточном количестве сведений. История Северной Азии и Восточной Европы 
оставалась вне сферы его внимания, так как в середине XVIII в. она была еще 
неизвестна европейцам. Лето в монгольских и казахских степях более жаркое, 
нежели в Западной Европе и Передней Азии, но это родина богатырей. Умственная 
лень и неизменность обычаев на Востоке – миф! Мы видели, насколько напряженной 
там была экономическая и политическая жизнь в раннем Средневековье, в то время 
как, наоборот, Запад был почти в состоянии застоя. Говорить об отсутствии у 
южных народов мужества нелепо, потому что арабские завоевания VII – VIII вв. 
были сделаны именно южанами, и аналогичных примеров можно найти сколько угодно. 
Системы в географической концепции завоеваний нет: побеждают то одни, то другие.
 Суровость природы отнюдь не способствует закаленности людей. Там, где 
природные условия действительно тяжелы, например в Сахаре, сибирской тайге, 
Гренландии, – жители изнуряются в ежедневной борьбе за поддержание 
существования и никакого развития у них не наблюдается. Равнины также не 
способствуют образованию деспотизма, так, например, гузы, печенеги, половцы 
жили свободными родоплеменными союзами, а в горной Грузии или Малой Азии с 
глубокой древности установилось монархическое правление. Наконец, защищаться в 
степи, используя стратегический маневр в пространстве, куда легче, чем 
оборонять горные крепости, откуда нет выхода. Суждения Ш. Монтескье 
соответствуют уровню науки его времени и в XX в. всерьез приниматься не могут, 
как и мнения его последователей. Игнорирование основы человеческого общества – 
способа производства материальных благ – неизбежно завело их в тупик.
   Хазары оставили наибольшее число погребений. На бугре Степана Разина их 
найдено пять, на Казенном бугре – три, на Бараньем бугре, который мы не успели 
раскопать [30 - Экспедиция прекратилась в тот момент, когда успехи перестали 
вызывать сомнения в ком бы то ни было. А жаль.], ограничившись предварительным 
осмотром,– три и на нескольких других буграх встречены сильно разрушенные и 
маловыразительные, но, несомненно, хазарские костяки. Это дало возможность 
установить характерные черты хазарского обряда погребения.
   Труп клали на землю, головой чаще на запад, но иногда на север. В изголовье 
ставили два сосуда: один из серой глины, очевидно с кашей, а другой из красной 
– с вином или каким-нибудь другим напитком. Кроме того, в изголовье клали в 
жертву мясо, чаще баранину (один раз попался целый скелет ягненка), иногда 
птицу, а однажды мы были потрясены, потому что на месте, где полагалось быть 
жертве, оказался скелет младенца. Вещей при скелетах очень мало. Иногда 
встречаются железные ножи и поясные пряжки, перержавевшие и истлевшие до такой 
степени, что их трудно перенести с земли на вату; бывает в левом ухе 
серьга-колечко, и однажды встретилась железная бляха, вернее следы ее, нашитая 
на одежду. Это бедные погребения небогатых людей, трудом добывавших себе 
средства к существованию и не позволявших себе роскоши закапывать в песок 
нужные или ценные вещи. В этих комариных местах жила не хазарская знать, а 
беззащитный народ.
   Наше внимание обратило на себя то, что хазарские сосуды из погребений очень 
похожи на плохонькие сарматские. Разница, конечно, есть, их не спутаешь, но 
кое-что в форме, промешанном тесте и даже обжиге роднит их между собой. Что ж, 
это не случайно и не удивительно. Хазары в какой-то, пусть небольшой, степени 
потомки сарматов; жили они если не в одинаковых, то похожих условиях, а глина у 
них была одна и та же, что обусловило сходство тест