ней 
истории Руси [29, т. II, с. 112—114].
   Так же оказались смазаны или замалчивались русско-венгерские, 
русско-печенежские и русско-торкские союзы, хотя только благодаря им Русь вышла 
победительницей после напряженной войны с Хазарией. Восстановленный нами ход 
истории показывает, что именно варяжские князья потерпели от Хазарского 
каганата поражение, чуть было не приведшее Русь к гибели. Летописец Нестор об 
этой странице истории умолчал. Видимо, одобрение союзов с кочевниками в те годы,
 когда Святополк терпел от половцев жестокие поражения, не представлялось 
автору летописи ни актуальным, ни конструктивным. А между тем 
незаинтересованный добросовестный арабский географ Масуди сообщает, что «русь и 
славяне составляют войско и прислугу хазарского царя» [цит. по: 2, с. 383]. Но 
приписать победу в освободительной войне 965 года союзу славян с печенегами – 
значило реабилитировать друга кочевников Олега Святославича, а отметить помощь 
Византии – подыграть Владимиру Всеволодовичу Мономаху. То и другое для 
Святополка Изяславича было нежелательно.
   Апология трех поколений викингов и попытка приписать им победу над греками, 
одержанную еще до «призвания» Рюрика, в 860 году, были политикой далекого 
прицела, которая могла дать плоды лишь тогда, когда летопись была кончена, 
переписана, прочтена и усвоена. Святополку же были нужны деньги, как всякому 
непопулярному правителю. Он применил для получения их средство, заимствованное 
у феодальных королей Европы,– разрешил пребывание в Киеве еврейской общины, 
конечно, за большую плату. Нестор, видя это, счел за благо хазарскую проблему в 
летописи не обострять.
   По смерти Святополка киевляне разграбили дома приближенных покойного князя, 
ростовщиков-евреев, и собрались напасть на бояр и монастыри. Прибытие Владимира 
Мономаха, князя весьма популярного, успокоило толпу, но вече, выбравшее 
Владимира великим князем, собралось не на площади, а в храме Св. Софии – 
твердыне греческого православия [6]. Это немедленно сказалось на летописании. 
Владимир Мономах вступил в борьбу с Киево-Печерским монастырем и изъял у него 
летописание, которое он передал в Выдубицкий монастырь [29, т. II, с. 129]. 
Игумен Сильвестр дважды переработал текст «Повести временных лет», но его 
правка коснулась главным образом последней части, т. е. княжения Святополка 
[там же, с. 130]. Таким образом, тенденциозные новеллы и искусственная 
генеалогия, относящиеся к IX – Х векам, сохранились. Будучи приняты историками 
XVIII – XIX веков без малейшей критики, они породили фантастические 
представления о Древней Руси, якобы возникшей по мановению варяжского меча из 
дикости неполноценных славяно-финских племен. Весь период Киевского (Русского) 
каганата с IV по IX век считался не бывшим.
   Жаль, что не сохранилась черниговская летописная традиция. Там вряд ли было 
все правильно, но не так, а сравнение двух, пусть даже неполноценных версий 
дает возможность установить истину или хотя бы усомниться во лжи.
   Нестор был весьма талантливым писателем. Это означало, что он мог убедить 
читателя в своей правоте. На нашу беду защищаемая им концепция истории Руси 
стала неактуальной после прихода к власти Владимира Мономаха и его потомков. 
Тогда главными соперниками Мономашичей стали черниговские Ольговичи, и весь 
гнев киевских летописцев, оберегаемых дикими торками, обрушился на 
дружественных Чернигову половцев; а о Германии в XII веке позабыли, тем более 
что силы императоров были поглощены войной с папами. Запад стал для Руси 
неинтересен.
   Это спасло Несторовы варианты, касающиеся древности, от поправления, ибо это 
в XII веке стало не актуально. А затем, когда интерес к русской древности 
возник снова, т. е. в конце XIV века, «Повесть временных лет», прошедшая 
испытание временем, превратилась в каноническую книгу. И не случайно даже в 
критический XX век такой тонкий исследователь, как М. И. Артамонов, писал: 
«Конечно, ни о каком подчинении Руси хазарами в X в. не может быть и речи. 
Здесь мы имеем совершенно явное извращение действительности, вполне понятное в 
устах хазарского еврея, стремящегося возвеличить Хазарию» [2, с. 374—375]. А то,
 что при такой точке зрения освободительная война Святослава превращается в 
грабительский набег и теряет свою героику и свое значение,– это исключалось в 
угоду летописным версиям. В. Т. Пашуто осторожнее. Он признает, что «источник...
 темен, но, быть может, он отражает некоторые реалии» [27, с. 93]. Однако если 
мы отказались от «призвания варягов», то настало время внести ясность в картину 
взаимоотношений Хазарии и Руси и сказать словами поэта: «Не раз клонилась под 
грозою то их, то наша сторона», но победа осталась за Русью.
   Итак, детальный комментарий Д. С. Лихачева вскрыл множество натяжек и 
подтасовок, особенно в хронологии событий. Именно это дало повод автору 
привлечь историю кочевников в качестве сравнительного материала для более 
сознательного восприятия смысла летописных рассказов. И тут появилась 
возможность установить характер взаимодействия истории и элоквенции (изящной 
словесности) хотя бы в небольшом, но крайне важном эпизоде. Историческая 
информация в нем присутствует, так как летописцу было необходимо завоевать 
доверие читателей. Но цель сказания о дани полян хазарам [120 - Д. С. Лихачев 
[29, т. II, с. 110] пишет, что сведение о покорении полян хазарами заимствовано 
Нестором у предшественников. Значит, в нем есть элементы истины, но 
переосмысление налицо.] дидактическая: показать, что беды, упавшие на голову 
полян, были отведены героическими варягами, дружба с которыми желательна и 
впредь. Эта позиция летописца настолько совпадала с политической платформой 
Изяслава и Святополка, что роль случайности минимальна.
   Но если так, то в исследуемом тексте литература решительно превалирует над 
историей и буквальное следование летописной версии ведет к заблуждениям истории 
и утрате смысла в аспекте филологии.
   Аналогичный вывод по поводу всей «Повести временных