оха, 
очень точно названная Возрождением. Здесь не бывало ни «черных месс», ни «охоты 
на ведьм», ни инквизиции. От этого была свободна как Византия, так и 
допетровская Россия. Стоит ли удивляться, что в России не спешили прорубить 
«окно в Европу» – это еще вопрос, какие ароматы польются из того окна…
Естественно, богословское развитие (или неразвитие) – это дело ученых 
богословов и церковных иерархов. На религиозном чувстве «низов» общества все 
это отражалось мало. Надо было пройти многим векам, чтобы запреты породили 
насилие, насилие вызвало сопротивление, сопротивление привело к протесту, чтобы 
появились подходящие условия… и католическая Европа вдруг ринулась в 
протестантизм, а православная Россия стала сбивать с церквей кресты и рубить 
топорами иконы.
…Но вернемся в Византию. Был еще один духовный путь, который пролегал по темным 
монашеским кельям. Его позднее назвали «византийской мистикой».
Победа над иконоборцами подняла значение монашества в церкви и обществе. Больше 
никто не смел покушаться на монастыри, и они укреплялись и расцветали. 
Преподобный Феодор Студит, знаменитый идеолог монашества, определял его как 
особое служение Церкви. Монахи – «нервы и опора» Церкви, «соль земли и свет 
мира», «свет для сидящих во мраке».

В монастырях писалась своя литература. Это гимны, письма, трактаты, посвященные 
специфически монашеской жизни, проникнутой мистическим опытом «стяжания Святого 
Духа». «Это богословие отрешения и одинокого восхождения к Богу оказывается 
даже в плане церковной жизни важнее, влиятельнее, чем богословие “официальное”. 
В этих “духоносных” старцах обретает Церковь тот полюс свободы от мира, свободы 
оценки всего в мире, которого ей так недостает в ее тесном браке с Империей. 
Потому что это богословие от опыта, не от книги, и в нем христианство оживает 
именно в своем “практическом” значении, как борьба за настоящего человека».
[140]

Таковы были два церковных полюса Византии, а впоследствии и России: 
«государственная» церковь и монастыри, «официальное» богословие и мистический 
опыт. А между ними находился громадный мир простых людей, для которых первое 
было непонятным и чуждым, а второе непонятным, притягательным и опасным. У 
этого мира были свои представления о религии, под которые приходилось 
подстраиваться и Церкви, было свое, «народное» богословие и свои обряды, от 
которых иной раз всего один небольшой шажок до колдовства и суеверия.
Какова была народная вера в Византии? К сожалению, мы этого почти не знаем, 
поскольку народ не имеет обыкновения оставлять по себе записи дискуссий и 
трактаты – в лучшем случае, сказки. Не знаем, однако, исходя из аналогий и 
здравого смысла, можем предполагать…

Что простые люди знали о своей вере? За разговором о богословии и философии 
как-то забывается, что абсолютное большинство людей того времени были 
неграмотными. Некоторые сведения они получали в церкви, поскольку церковная 
служба предполагает чтение отрывков из Священного Писания и проповеди (что ж 
получается – средний католик, выслушивавший службу на латыни, не знал о своей 
вере вообще ничего?!), кое-что узнавали из разговоров с другими такими же, как 
они, неграмотными прихожанами и всякими сомнительными «странниками».
А почему раньше в храмах расписывали фресками любую свободную поверхность, а в 
новопостроенных даже картины духовного содержания, и те не приветствуются, а 
висят одни иконы?

Еще в середине V века Нил Анкирский писал эпарху
[141]
Олимпиодору: «Ты предлагаешь декорировать церковь, которую ты построил, сценами 
охоты и рыбной ловли для услады глаз… Детская идея, которая введет в 
заблуждение верующих. Напротив, ты должен покрыть стены церкви сценами из 
Ветхого и Нового Завета, чтобы неграмотные люди, не имеющие возможности 
прочитать Священное Писание, увидев картины, научились мужеству настоящих слуг 
Божьих». О том же писал свт. Григорий Великий в 599 году: «Картины используются 
в церкви, чтобы позволить неграмотным при взгляде на стены понять то, что они 
не могут прочитать в книгах».
[142]


В старинных православных храмах кое-где до сих пор сохранились фрески, сплошь 
покрывающие стены и своды, со сценами из Священного Писания или же 
условно-аллегорические. (Кстати, иконоборцы выступали не против изображений 
вообще, а против священных изображений: взамен они предлагали рисовать сцены 
охоты, пейзажи и т. п. Сейчас дико представить себе церковь, расписанную 
сельскими картинками или, скажем, бегами на ипподроме – но ведь это вполне 
могло бы состояться! А учитывая, что в эти церкви ходили бы
неграмотные
прихожане…) С развитием грамотности и книгопечатания фресок и картин 
становилось вс