восприимчивым к разным дурным наклонностям… Началась 
борьба матери за душу ребенка… Но ни уговоры, ни угрозы, ни наказания не 
помогали. Мальчик портился все больше. Мать оказалась бессильной. И, вспоминая 
данное ей обещание Божией Матери воспитать дитя, а особенно ужасаясь вечных мук,
 ожидающих грешников (она была глубокой христианкой), – однажды обратилась 
вслух с молитвою к Божией Матери:
– Матерь Божия! Если уж он не исправится, лучше возьми его из этой жизни: лишь 
бы он не погиб для будущей. Воля Твоя!
…Скоро же после этого произошло следующее. Мальчик отправился на одну из 
обычных верховых прогулок по горам. Будучи бойким, он на сильном беге очень 
круто повернул коня на повороте дороги и, вылетев из седла, разбился насмерть.
Мать теперь знала, что так ему лучше… Слез она не могла сдержать на похоронах,
 – но они были тихие, облегчающие.


…Этот рассказ был сообщен мне лицом, которое принимало потом непосредственное 
участие во всем деле.
[184]

В одном селе, недалеко от города Уфы, в 1910 году жила бедная семья, состоявшая 
из вдовы псаломщика, трех ее детей и бабушки.
Детей звали: Христина, Степан (попросту Степка) и Мария (попросту Манька). 
Старшей было около десяти лет, Степке – около семи и Маньке – года четыре. Мать 
их страдала пристрастием к вину и иным немощам, но бабушка была благочестивая и 
кроткая, терпеливица и богомольница. Она почти постоянно читала молитву: 
«Богородице Дево, радуйся»…
Не имея чем содержать детей, мать стала посылать их по миру, милосердный народ 
давал, что мог. Особенно щедро оделяли крохотную нищенку, четырехлетнюю Маньку, 
когда она с протянутой ручонкою, картавя, жалобно выводила под окнами: 
«Подай-те бедным Хлиста лади» (Христа ради). А вечерами иззябшие, продрогшие 
дети возвращались домой, неся милостыню. Поевши, забирались на печь, изба-то 
была холодная. Да и печка уже по местам провалилась, но еще действовала.
И тут начиналось ученье. Бабушка, как могла, научила внучат самым главным 
молитвам, но особенно она убеждала их читать «Богородицу».
– Когда вам плохо будет, читайте, милые мои, горемычные, «Богородицу», и Она, 
Заступница, не покинет вас.
Так шли месяцы. Но вот померла и бабушка. За детьми мать не смотрела. И решила 
она освободиться от обузы. Собрала их как-то раз, одела в последние нищенские 
лохмотья и отправилась в губернию, чтобы рассовать полюдно по приютам или в 
чужие люди.
Дело было незадолго перед Рождеством. Зимы в Уфе сухие, суровые. До города не 
один десяток верст. Кое-где подвезут попутчики, кое-где пешком; добрались до 
города к вечеру. Остановились на постоялом дворе. На другой день мать начала 
обивать пороги по всем начальствам, начиная с губернаторши, которая заведовала 
детским приютом для мальчиков. Но все мольбы были напрасны, везде было полно, а 
лишних не хотели брать.
Тогда мать решилась на крайнее средство. Оставив ребятишек на каком-то углу, 
она сказала им, чтобы ее здесь подождали, «скоро приду». А сама, бросивши их, 
скрылась и ушла обратно в свое село. Постояли, постояли дети и, не дождавшись 
мамы, стали бродить по городу, ища ее. Иные встречные спрашивали: «Кто вы? Что 
делаете?»
– Маму ищем…
Прохожие понимали, что дети брошены, и торопились проходить далее, какая кому 
охота возиться с чужим горем? У всякого и своих забот довольно. Кто-то 
жалостливый купил им по калачу, и они погрызли их. Наступал уже вечер. Холод 
пронизывал через детское тряпье до костей. А у маленькой Маньки обувенка была 
совсем сношенная, и пальчики, нежные, еще младенческие, стали замерзать. И она 
заплакала. За нею другие… Тогда Манька вспомнила завет бабушки: читайте 
«Богородицу». И предложила всем читать ее. И бедные малые дети стали повторять 
с Манькой Архангелово приветствие Деве: «Богородице Дево, радуйся! Благодатная 
Мария, Господь с Тобою!»
Сколько они времени повторяли эту радостную молитву, Бог весть. Но она была 
услышана. В своих бесцельных блужданиях и поисках мамы они дошли до церкви 
Успения Божией Матери.
«А церковь эта, – говорила мне очевидица, – как раз почти против нашего дома, 
который мы снимали в аренду. Я же в это время была больна и, лежа в постели, 
читала книгу о молитве Иисусовой, о кавказских пустынниках и так перенеслась 
туда мыслью, что даже мне казалось, будто я ощущаю запах фиалок. А муж и сын 
уехали на охоту в лес на несколько дней. Вдруг я слышу какой-то шум в доме, 
громкие голоса прислуги и, ничего не понимая, звоню в стоявший возле постели 
звонок, но меня никто не слышит. Звоню сильнее, наконец входит горничная. Я 
спрашиваю, в чем дело. И мне она объясняет, что пришли с улицы какие-то нищие 
дети и не знает, куда их деть. А Абдул (так звали кучера-татарина) говорит: “В 
полицию их, оборванцев!” Но И. О. (повариха) стала защищать от Абдула: “Нужно,
 – говорит, – доложить барыне”.
Я “с гор Кавказа” сразу слетела в зимнюю стужу Уфы и приказала привести детей к 
себе. Входят они, бедные, испуганные, оборванные, замерзшие, маленькие. Вижу, 
что не до рассказов им. И лишь спросила:
– Откуда вы?
Они назвали свое село.
– А кто вас к нам привел?
– Тетенька в черном.
– Какая тетенька? – спрашиваю.
– Не знаем.
Горничная и повариха, стоявшие тут же, рассказали мне, что дети в кухне уже 
говорили им, будто какая-то высокая тетенька в черном платье, без шубы, а в 
одной лишь черной шали, которою она накрывала лицо, вышла из Успенской церкви, 
взяла детей за руки, перевела через улицу, отворила калитку и с черного хода 
втолкнула в к