допущены к государственным делам. Придя в себя после 
мятежа, она обнаружила, что во главе государства стоит самообразовавшийся совет 
— коалиция трех групп, которая казалась немыслимой всего два года назад. 
Аристократию представляли Ришар из Молизе и Рожер из Джерачи, первый барон, 
присоединившийся к мессинсколп бунту; церковь — архиепископ Ромуальд, епископы 
Иоанн Мальтийский, Ричард Палмер из Сиракуз и Джентиле из Агридженто 
(выпущенный из тюрьмы) и Уолтер из Милля; им тересы придворных защищали каид 
Ришар и, конечно, Маттео из Аджелло. Какое-то время в совет входил также Анри 
из Монтескальозо, который вернулся из Мессины с раздражающей помпой в 
сопровождении флота из двадцати четырех кораблей; он наверняка приписал все 
успехи мятежников собственному участию в бунте и злил всех своим 
самодовольством. Но возможность присутствия Анри в совете была единственным 
вопросом, по которому мнения Маргариты и советников полностью совпадали. Судя 
по тому, что его имя не встречается в последующих документах, он вскоре принял 
очередную мзду от сестры и вернулся наконец в Испанию.
        Оставался только один родич королевы, чья судьба была не ясна; и среди 
первых постановлений совета фигурировал указ об изгнании Жильбера Гравинского. 
Он, его жена и его сын Бертран из Андрии, лишенные своих земель, но получившие 
разрешение спокойно покинуть пределы королевства, последовали за Стефаном дю 
Першем в Святую землю; и Сицилия с явным облегчением приготовилась решать 
собственные проблемы сама.
        Для Маргариты изгнание Жильбера стало последним унижением. В прошлом у 
них возникали разногласия, но Жильбер был верным другом Стефана, а в конечном 
итоге и ее. Теперь, когда пришел его черед отправиться в изгнание по указу 
правительства, номинально возглавляемого ею, она оказалась бессильна ему помочь.
 Все королевство видело это бессилие и радовалось. Так или иначе, обиженная 
Маргарита вновь и вновь доказывала свою полную неспособность управлять страной. 
События последних месяцев могли бы стать для нее уроком. Найди она общий язык с 
советом, она могла бы даже восстановить отчасти свою потерянную власть. Вместо 
этого она перечила советникам на каждом шагу. Они были врагами Стефана, и по 
одной этой причине она не хотела иметь с ними ничего общего. Это только 
укрепило подозрения, что королеву и канцлера связывало нечто большее, чем общие 
заботы и родственные узы.
        Как ни удивительно, Маргарита, похоже, надеялась, что Стефан однажды 
вернется. После его отъезда архиепископская кафедра Палермо вновь осталась 
вакантной и каноников заставили путем обычных интриг избрать на это место 
Уолтера из Милля116. С точки зрения Маргариты, это была не самая плохая 
кандидатура. Уолтер учил ее сына несколько лет. Он был не таким узколобым, как 
Ромуальд, не таким заносчивым, как Ричард Палмер, и не таким одиозным, как 
Джентиле, а кроме того — моложе их всех. Но он не был Стефаном; и потому 
Маргарита воспротивилась его назначению, заявив, что ее кузен — все еще 
законный архиепископ, поскольку отказаться от этого поста его заставили силой. 
Она направила письмо папе Александру, убеждая его, что он не должен утверждать 
избрание Уолтера, сопроводив свою просьбу весомым доводом в виде семисот унций 
золота.
        Не удовлетворившись привлечением к делу папы, королева написала также 
второму самому уважаемому церковнику Европы — Томасу Бекету, архиепископу 
Кентерберийскому, в то время находившемуся в изгнании во Франции. С самого 
начала ссоры между Томасом и королем   Генрихом, вспыхнувшей пять лет назад, 
оба противника оглядывались на Сицилию в поисках поддержки — король видел в ней 
возможного посредника в отношениях с папой Александром, архиепископ — возможное 
убежище для себя и своих друзей. Время шло, и сицилийцы стали находить свое 
положение все более и более затруднительным. С одной стороны, больше симпатий 
вызывал Бекет. Ричард Палмер вел с ним постоянную переписку, другой 
соотечественник Бекета — Уолтер из Милля — как и большая часть его подчиненных, 
сочувствовал архиепископу, а Стефан дю Перш, умный, искренне верующий человек, 
оказавшийся неожиданно для себя его коллегой, открыто высказывался в его 
поддержку. С другой стороны, как отметил Маттео из Аджелло, король Генрих 
боролся, как и Рожеры I и II, против папского вмешательства в государственные 
дела его страны; права, которых он ныне требовал для себя, являлись во многих 
отношениях более скромными, нежели те, которыми сицилийские правители 
пользовались уже много десятилетий. Выступать против него было бы для 
сицилийцев откровенным ханжеством.
        Потому советники решили как можно дольше соблюдать нейтралитет; но 
вскоре Сицилия стала прибежищем для всех тех друзей и родственников 
архиепископа, которые не чувствовали себя в безопасности в Англии. После 
изгнания Стефана и его соратников регентша в отчаянии сочла возможным написать 
также и Бекету, упрашивая его использовать все свое влияние, чтобы добиться 
возвращения дю Перша. Это было очевидно гиблое дело, но Томас старался как мог. 
Вскоре он пишет Маргарите:
        «Хотя мы никогда не встречались117, мы в долгу перед Вами и воздаем Вам 
сердечнейшие благодарности за щедрость, которую Вы выказали по отношению к 
нашим товарищам по изгнанию и нашим родичам, тем страдающим во Христе, кто 
бежал в Ваши земли от преследований и находил утешение... Итак, в подтверждение 
нашей глубокой признательности мы воспользовались нашими хорошими отношениями с 
христианнейшим королем (Людовиком VII), дабы исполнить ваши просьбы, как Вы, 
возможно, знаете из его послания нашему дорогому другу королю Сицилии» (письмо 
192).
        В письме, написанном примерно в то же время Ричарду Палмеру, Томас 
выражается еще яснее. После сходного изъявления благодарности он пишет:
        «Есть еще одна просьба, которую я обращаю к Вам лично в надежде, что Вы 
ее исполните; всеми силами способствуйте корол