льгельм вернулся на 
Сицилию, он обнаружил, что остров охвачен религиозной враждой, небывалой в его 
истории. Король отбыл в спешке, отлично зная, что многие из тех, кто принимал 
участие в сицилийских восстаниях, получили по заслугам, и поручил одному из 
дворцовых каидов92, крещеному евнуху по имени Мартин (при поддержке палермского 
правительства), выследить и поймать их. Это был роковой выбор. Мартин чудом 
уцелел, когда мятежники разоряли дворец в прошлом году; его брат погиб во время 
резни, и с этого дня он питал глубокую ненависть ко всем христианам. Как только 
Вильгельм отплыл на континент в предыдущем марте, на острове начался подлинный 
террор. Повсюду шла охота на тех, кто когда-либо участвовал в заговорах или 
хотя бы высказывался против короля или его приближенных, а попутно сводились 
многие старые счеты между мусульманами и христианами. Те, на кого пало 
подозрение, проходили различные формы, а поскольку даже выжившего часто 
признавали виновным, таким образом можно было избавиться от всех нежелательных 
людей, какие бы нелепые обвинения ни выдвигались против них. Местные власти, 
которым было приказано провести расследования в подвластных им областях, были 
слишком напуганы, чтобы ослушаться. «Искупительные деньги» собирались даже в 
тех городах и районах, которые никогда не нарушали своих обязательств. Таким 
образом, порядок был восстановлен и государственная казна вновь наполнилась, но 
дорогой ценой. К уважению, которое, невзирая на все сложности, основная масса 
населения испытывала к центральному правительству, теперь примешивался 
нездоровый страх; и согласие, которое оба Рожера так старались установить между 
своими христианскими и мусульманскими подданными, было разрушено навсегда.
        Одной из жертв стал Генрих Аристипп. Фальканд утверждает, что он 
принимал участие в последнем заговоре и лишил себя всякой надежды на прощение, 
похитив некоторых женщин из гарема для собственных нужд; учитывая возраст 
Генриха и то, что о нем известно, трудно сказать, какое из двух обвинений более 
невероятно. Имеется другое и гораздо более простое объяснение его гибели. Этот 
мягкосердечный ученый внезапно оказался в ином мире — мире заговоров, 
антизаговоров и придворных интриг во всей их силе и порочности. Его позиция с 
неизбежностью создала ему врагов; и когда этим врагам выдался случай его 
низвергнуть, они сделали это без колебаний, использовав оружие ему неведомое, 
против которого он был беззащитен. В результате старейший друг и преданнейший 
сторонник Вильгельма разделил судьбу его самого злобного противника; подобно 
Маттео Боннеллюсу, Генрих Аристипп окончил свою жизнь и труды в темнице.
        
        Кризис миновал. В течение года Вильгельм потерял своего самого близкого 
советника, убитого на людной улице; собственного сына и наследника, пораженного 
стрелой у него на глазах; большую часть богатства страны и почти все, чем 
владел сам; а кроме того, в немалой степени, свою репутацию и самоуважение. 
Дважды его пытались свергнуть, и одна из этих попыток, почти удавшаяся, 
выразилась в том, что он вместе с семьей три дня находился по дворце в качестве 
пленника и ежечасно ожидал смерти, а пережив все это, обнаружил, что остров и 
континентальное королевство охвачены пламенем бунта. Случившееся, безусловно, 
служит оправданием политики Майо, как бы непопулярна она ни была; не прошло и 
года после смерти эмира, как Сицилийское королевство оказалось на грани развала.
 Но при этом всего только год потребовался Вильгельму, чтобы восстановить свою 
власть и пополнить казну; по возвращении в Палермо он держал бразды правления в 
своих руках более твердо и более уверенно, чем когда-либо прежде. Спустя 
несколько месяцев узники, томившиеся во дворце, предприняли новую попытку 
побега; им это не удалось, после чего король навсегда закрыл дворцовую тюрьму. 
За этим единственным исключением, в его царствование не было больше ни 
заговоров, ни мятежей.
        Вильгельм был еще молод — не старше сорока. Он не раз проявлял свою 
силу и мужество, когда это оказывалось необходимо. Но теперь он вновь 
устранился от всех государственных забот, полностью передав правление в руки 
нового триумвирата, где место Генриха Аристиппа занял нотарий Маттео из Аджелло,
 а место старого графа Сильвестра, умершего примерно в это время, каид Петр, 
тот самый бесцветный евнух, который так неудачно действовал при Махдии, но 
поднялся в дворцовой иерархии до главного придворного камергера. Только один 
член прежнего правительства остался на своем посту — Ричард Палмер, избранный, 
но все еще не рукоположенный епископ Сиракуз. Вместе эти трое представляли три 
влиятельные группы королевских подданных — итальяно-лангобардскую буржуазию, 
мусульманскую бюрократию и латинскую церковь. Две группы оказались обойденными 
— греки и нормандская аристократия, которая если и играла какую-то роль в 
управлении страной, то еще меньшую, чем раньше. Но влияние греков быстро 
падало; а нормандские бароны могли винить в случившемся только самих себя.
        Итак, Вильгельм, «строго повелев своим приближенным не говорить ему 
ничего, что могло бы нарушить мир в его душе», — как читатель может догадаться, 
мы опираемся в основном на свидетельства Фальканда — вновь ушел в личную жизнь, 
полную удовольствий. Но не вполне праздную, поскольку, как пишет Ромуальд 
Салернский, «в эти дни король Вильгельм построил около Палермо высокий дворец, 
возведенный с большим искусством, который он назвал Зиза93; и окружил его 
прелестными фруктовыми деревьями и красивыми садами, а каналы и пруды, 
насел