жается, прежде чем разделиться на 
три. Он расположился здесь и стал ждать.
        Наконец двери дворца распахнулись и в сопровождении небольшого эскорта 
появился Майо. Он был поглощен беседой с архиепископом Мессины. Все еще не 
догадываясь, что его окружают враги, направился к своему дому по Виа-Коперта; 
но прежде чем он дошел до ворот Святой Агаты, его перехватили два испуганных 
человека — нотарий Маттео из Аджелло и камергер Аденульф каким-то образом 
узнали о том, что готовится, и поспешили предупредить своего господина об 
опасности. Майо остановился и отдал приказ, чтобы Боннеллюса немедленно 
доставили к нему. Но было поздно. Убийца, услышав, что названо его имя, 
выскочил из своего укрытия и бросился вперед с обнаженным мечом.
        Все произошло очень быстро. Майо защищался как мог, но его эскорт бежал.
 Эмира окружили и убили, нападавшие скрылись в ночи. Нотарий Маттео, который 
рисковал жизнью, чтобы предотвратить убийство, был серьезно ранен в общей 
свалке и едва сумел выбраться из нее живым. Тело последнего сицилийского эмира 
эмиров, израненное двенадцатью ударами меча, лежало у стены, там, где упало.
        Но недолго. Услыхав шум, жители соседних домов поспешили к месту 
происшествия, и за считаные минуты новость облетела Палермо. Со всех концов 
города люди стекались на Вма-Коперта. Некоторые, согласно Фальканду, 
отказывались верить, что истекающее кровью тело у их ног еще недавно было тем 
могущественным и зловещим эмиром, под чьей железной десницей они страдали почти 
семь лет; но большинство знало, что ошибки быть не может, и не старалось скрыть 
свою радость. Они вытолкнули тело на середину улицы, лягали и били его, 
выдирали волосы и бороду. В конце концов им надоело это развлечение; но они не 
рассеялись. После часа насилия и жестокости заинтересованная, несколько 
встревоженная толпа превратилась в дикую мстительную свору. Она жаждала новой 
крови, новых разрушений. Толпа внезапно встрепенулась и двинулась дальше по 
улицам, оставив первую жертву своего гнева бесформенной грудой валяться в пыли.
        
        Король в своих личных покоях на первом этаже дворца слышал крики, а 
вскоре получил от своего главного конюшего детальный отчет о том, что произошло.
 Как всегда в критических ситуациях, Вильгельм действовал быстро и решительно — 
настолько быстро, что, когда толпа достигла дома Майо, они обнаружили, что его 
защищает отряд королевской гвардии, а жену и родных эмира в целях безопасности 
уже препроводили в королевский дворец. Военные подразделения патрулировали все 
кварталы города; важно было, чтобы бунтовщики не ускользнули, прежде чем король 
решит, что делать дальше.
        Но что следовало предпринять? Вильгельм и без эмира эмиров понимал, что 
его положение сложное и опасное. Он не только, как он сам сказал, потерял свою 
правую руку; над ним нависла реальная угроза потерять голову. Ему было известно,
 что основная масса его подданных, мусульмане и христиане, простолюдины и знать,
 ненавидели Майо, поэтому их симпатии сейчас полностью на стороне Маттео 
Боннеллюса; он знал также, сколь пусты их уверения в преданности ему самому. 
Если бы он поддался мольбам королевы предпринять суровые меры против убийц Майо,
 он рисковал спровоцировать всеобщее восстание, которое ему не удалось бы 
подавить. К сожалению, ему не оставалось ничего другого, кроме как вступить в 
переговоры с убийцами. Когда-нибудь, когда его позиции будут более прочными, он 
их накажет, как они того заслуживают. Но сейчас придется обуздать свой гнев и 
притвориться, что он видит в них своих освободителей.
        На следующее утро, 11 ноября, король призвал к себе своего старого 
друга и бывшего наставника Генриха, архидиакона Катании — вошедшего в историю 
под именем Генрих Арис-типп, — и назначил его главой администрации. Почти точно 
нормандец по происхождению, хотя и носивший греческое прозвище, Генрих был 
прежде всего ученым. Сферу его интересов можно представить по тем работам, 
которые он прекрасно перевел на латынь, — два платоновских диалога, «Менон» и 
«Федон», четвертая книга Аристотелевой «Метеорологики», «Жизнь философов» 
Диогена Лаэртского и труды Григория Богослова. Вдобавок он был большим 
любителем астрономии и, благодаря близости Этны, неустрашимым вулканологом. 
Генрих отличался трудолюбием и честностью, но он не являлся ни хорошим 
администратором, ни государственным деятелем. Вильгельм, по-видимому, выбрал 
Генриха из-за его мягкого миролюбивого характера и знания языков. Он 
сознательно не стал награждать его титулами Майо — Аристипп не назывался ни 
эмиром эмиров, ни даже канцлером, но дал своему старому наставнику двух 
помощников. Одним из них был граф Сильвестр из Марсико, аристократ средних лет, 
находившийся в отдаленном родстве с королевской семьей. Его назначение, 
очевидно, являлось жестом доброй воли по отношению к Боннеллюсу и его друзьям — 
Сильвестр, хотя король, наверное, этого не знал, возможно, был их 
соучастником85. Второй персонаж значительно важнее для нашей истории: Ричард 
Палмер, епископ Сиракуз, образованный и снедаемый честолюбием англичанин, 
который в ближайшие тридцать лет оставался одной из ведущих фигур в 
политической и религиозной жизни Сицилии.
        Хотя двое из членов триумвирата находились в дружеских отношениях с 
Масйо в прошлом, они признали необходимость достичь какого-то соглашения с 
Боннеллюсом, который, как все теперь знали, нес ответственность за убийство. 
Линия поведения, которую они изначально избрали, будучи политической уловкой, 
не служит к чести ни одного из них, а еще меньше — самого Вильгельма: они стали 
сознательно и последовательно чернить эмира, пока его убийца не превратился в 
спасителя страны. Отношение к жене и детям Майо, находившимся в королевском 
дворце, также изменилось. Постепенно они стали сознавать, что их не столько 
защищают, сколько держат в заключении. Сына Майо арестовали и бросили в тюрьму, 
вместе с главным евнухом эмира; под пытк