езансон 
являлся столицей Верхней Бургундии, позже — провинции Франш-Конте, — и 
император приложил все усилия, чтобы продемонстрировать родным своей жены и 
своим новым подданным мощь и величие империи. Из разных краев прибыли посланцы 
— из Франции и Италии, из Испании и Англии — и, разумеется, от папы. Но 
впечатление от всех приготовлений Фридриха оказалось слегка испорчено, когда в 
присутствии всего собрания папские легаты зачитали письмо, привезенное от их 
повелителя. Вместо обычных приветствий и поздравлений, которых все ожидали, в 
нем содержались суровые жалобы и порицания. Некоторое время назад на 
архиепископа Лундско-го, человека преклонных годов, путешествовавшего через 
имперскую территорию, напали разбойники: они отобрали у него все имущество, а 
за самого старика потребовали выкуп. Это происшествие само по себе достаточно 
печально, но, продолжал папа, его горестные последствия усугубляются тем, что, 
хотя императору предоставили подробный отчет о случившемся, он, по-видимому, не 
предпринял никаких шагов, чтобы покарать виновных. Обращаясь к более общим 
вопросам, Адриан напоминал Фридриху о прежних дарованных ему милостях — в 
частности, о коронации — и добавлял, несколько покровительственно, что надеется 
в будущем пожаловать ему еще большие блага.
        Действительно ли папа хотел утвердить свое право на феодальное 
господство над императором, неизвестно. К сожалению, он употребил два слова — 
сопfеrrе и bепеficiа, — которыми обычно описывалось предоставление сюзереном 
фьефа вассалу. Этого Фридрих не мог вынести. Если в письме подразумевалось, а 
похоже, так оно и было, что он владеет Священной Римской империей по милости 
папы, как какой-нибудь мелкий барон владеет своими полями в Кампании, дальше им 
говорить не о чем. Собравшиеся на сейм германские государи разделяли его 
негодование; а когда кардинал Роланд, папский секретарь, невозмутимо 
осведомился — от кого же Фридрих получил во владение империю, если не от папы, 
— это вызвало взрыв возмущения. Отто из Виттельсбаха, пфальцграф Баварии, 
бросился на кардинала с обнаженным мечом в руке; только быстрое вмешательство 
самого императора предотвратило инцидент, по сравнению с которым несчастье с 
архиепископом Лундским показалось бы сущим пустяком. Когда Адриан узнал, что 
произошло, он написал Фридриху другое письмо, в более мягких выражениях, 
утверждая, что его неверно поняли; и император принял это объяснение. Едва ли 
он действительно этому поверил, но он не хотел открыто рвать с папством в тот 
момент, когда он собирался начать самую крупную из своих военных операций — 
подчинение Ломбардии.
        Скандал в Безансоне, как всякий видел, был свидетельством глубокого 
разлада между империей и папством, которого никакие дипломатические экивоки не 
могли скрыть. Дни, когда речение о двух мечах христианства соответствовало 
реальности, прошли — прошли с тех пор, как Григорий VII и Генрих IV угрожали 
друг Другу низложением и отлучением почти сто лет назад. С этого момента их 
преемники не могли рассматривать императора и папу как две стороны одной монеты.
 Теперь каждый претендовал на главенство и при необходимости отстаивал свои 
права. Когда в это противостояние оказывались втянуты такие сильные личности, 
как Адриан и Фридрих, открытого столкновения трудно было избежать. И все же 
корень бед лежал в меньшей степени в их характерах, чем в характерах институтов,
 ими представляемых. Пока оба они были живы, отношения между ними, отягощенные 
множеством мелких обид — реальных и мнимых, — становились все более 
напряженными; но только когда они ушли со сцены, конфликт перерос в открытую 
войну.
        Но Фридрих, отказавшийся от доктрины двух мечей, упорно цеплялся за 
другую концепцию империи, сложившуюся в XI в. Во время его первого путешествия 
в северную Италию по дороге на коронацию Фридриха неприятно поразил дух 
независимости и свободы, царивший в городах Ломбарии, их вопиющий 
республиканизм и отсутствие какого-либо уважения к его власти. Тогда император 
спешил и думал в первую очередь о коронации, поэтому задержался ровно на такое 
время, какое потребовалось, чтобы дать всем почувствовать свое присутствие и 
оставить дымящиеся руины Тортоны в качестве наглядного свидетельства своего 
недовольства. С тех пор у Фридриха было множество возможностей, особенно в 
самом Риме, чтобы оценить приверженность итальянцев к своим городским коммунам; 
но он все-таки не сумел или не захотел понять. Для него жители Ломбардии были 
ослушниками; вот и все. В июле 1158 г. в сопровождении короля Богемии и 
огромной армии он пересек Альпы, чтобы дать им урок.
        К счастью, нам нет необходимости описывать детально военную кампанию 
Фридриха Барбароссы в Ломбардии. Некоторые города оставались верны ему и 
доказали это; дру-гие воспользовались присутствием имперской армии, чтобы 
натравить ее на своих врагов или конкурентов; третьи склонились, как трава иод 
порывом ветра, готовые воспрять, когда гроза минует; один или два доблестно 
сопротивлялись. Но для нас главный интерес представляет не столько поведение 
отдельных городов, сколько то воздействие, которое эти события оказали на новую 
силу, появившуюся на итальянской политической арене, — сицилийско-папский союз.
        Договор в Беневенто имел гораздо более важные последствия, чем и 
Вильгельм, и Адриан могли предполагать. Со стороны папства он обозначил новый 
подход к европейским проблемам — полностью доказавший свою продуктивность в 
следующие двадцать лет. Сам Адриан — хотя позднее он время от времени проявлял 
непонятную неуверенность, словно не мог полностью смириться с новой ситуацией, 
— был вынужден открыто признать то, что уже давно подозревал, — что император 
является не столько другом, с которым он время от времени ссорится, сколько 
зрагом, с которым приходится как-то уживаться. Его соглашение с Вильгельмом 
обеспечило ему нового могущественного союзника и по