рада не хватило бы на подготовку, даже если бы 
ситуация на его родине это позволяла. К счастью, он имел под рукой союзника.
        Византийская империя также претендовала на южную Италию; в 
действительности в Бари еще могли найтись старики, которые хранили смутные 
воспоминания о тех героических днях, на заре их жизни, когда в ответ на вызов 
Роберта Гвис-кара и его могучей армии их сограждане держались во имя своего 
императора почти три года. С тех самых пор возвращение итальянских провинций 
стало одной из важнейших тем в честолюбивых мечтаниях греков. Мы помним, что 
еще в 1135 г. император Иоанн Комнин предоставил Лотарю финансовую помощь для 
подготовки похода против короля Сицилии; возможно, значительная часть расходов 
на последующую экспедицию была оплачена византийским золотом. Экспедиция 
провалилась, но Иоанн не собирался отказываться от своих намерений.
        Ситуация со временем только ухудшилась. У кузена Рожера Боэмунда 
Антиохийского, погибшего в 1130 г., остался единственный ребенок — двухлетняя 
дочь Констанция; и Рожер стал претендовать на трон как старший из ныне живущих 
членов семьи Отвиль. Пятью годами позже он попытался похитить нареченного мужа 
маленькой принцессы, Раймонда из Пуатье, когда тот проезжал через южную Италию, 
по дороге в Антиохию, где он должен был встретиться со своей невестой; Раймонд 
сумел спастись, только выдав себя сначала за пилигрима, а затем — за слугу 
богатого купца. В 1138 г. король дошел до того, что задержал патриарха Радульфа 
Антиохийского, направлявшегося в Рим. Патриарха, явное косоглазие которого 
отнюдь не портило его прекрасных манер, вскоре отпустили, а на обратном пути 
Рожер обошелся с ним совсем по-другому, радушно принял его в Палермо и даже дал 
ему эскорт из сицилийских кораблей. В особенности по контрасту с давешними 
событиями подобное гостеприимство казалось несколько преувеличенным, но, если 
Рожер действительно собирался захватить власть в Антиохии, патриарх был ценным 
союзником. Иоанн Комнин, который изначально не доверял ни тому ни другому, стал 
еще более подозрительным.
        В течение последующих нескольких лет послы сновали между Германией и 
Константинополем, поскольку два императора начали всерьез разрабатывать планы 
союза против общего врага. Затем весной 1143 г. Иоанн отправился на охоту в 
горы Киликии и по несчастной случайности поцарапал кожу между четвертым пальцем 
и мизинцем правой руки отравленной стрелой. Вначале он не обратил внимания на 
эту ранку, но в последующие дни заражение проникло во всю руку, так что она, по 
словам хрониста, современника событий, стала толщиной с ногу у бедра. 
Императорские лекари посоветовали ампутацию, но Иоанн им не поверил и 
отказался; примерно неделю спустя он умер от заражения крови. Его младший сын 
Мануил, который ему наследовал, был поначалу гораздо больше расположен к королю 
Сицилии и даже подумывал о брачном союзе; но переговоры ни к чему не привели, 
отношения между двумя властителями становились все хуже и в итоге прервались 
совсем, а сицилийские посланцы оказались в темнице в Константинополе. Возможно, 
с некоторым облегчением Мануил обратил взоры к Западной империи. У его отца 
незадолго до смерти возникла идея другого брачного союза — на этот раз самого 
Мануила и свояченицы Конрада Берты из Зульцбаха, — и в 1142 г. предполагаемая 
невеста прибыла с визитом в Константинополь. Первая реакция Мануила на подобное 
предложение была прохладной, а его знакомство с немецкой принцессой не разожгло 
в нем пыла; так или иначе, небольшие волнения, которыми сопровождалось его 
вступление на престол, и краткое заигрывание с Сицилией привели к тому, что все 
эти приготовления не получили дальнейшего развития. Но в конце 1144 г. Мануил 
вернулся к этой мысли. Конрад со своей стороны проявил воодушевление. Такой 
брак, писал он, будет залогом «постоянного союза и прочной дружбы»; сам он 
станет «другом друзей императора и врагом его врагов» — он не называл имен, но 
Мануилу было нетрудно заполнить пробел — и при малейшем покушении на права 
Мануила он лично придет на помощь, имея за собой всю мощь Германии.
        Итак, соглашение состоялось. Берта, которая жила последние четыре года 
в забвении в Константинополе, вновь появилась на публике, сменила свое грубое 
франкское имя на более благозвучное греческое — Ирина, а в январе 1146 г. вышла 
замуж за императора. Он мог бы стать для нее прекрасным мужем. Молодой, 
талантливый, прославившийся своей красотой, он отличался веселым нравом и 
очарованием, особенно заметными по сравнению с принципиальной суровостью его 
отца. Находился ли он во дворце Блакерны или в охотничьих домиках, где Мануил 
проводил много времени, любой предлог годился для празднования; а визит 
чужеземных правителей — особенно с Запада — был поводом для длительных и 
изысканных торжеств. В отличие от старшего поколения византийцев Мануил 
постоянно общался с франками из латинских королевств в Палестине и искренне 
восхищался их порядками и обычаями. Он устраивал в Константинополе рыцарские 
турниры и, будучи превосходным наездником, сам принимал в них участие, чем, 
наверное, шокировал многих из своих более старомодных подданных. Но Мануил не 
был легкомысленным. Когда он участвовал в военных действиях, вся его внешняя 
фривольность исчезала, он проявил себя блестящим воином, неутомимым и 
решительным. «На войне, — пишет Гиббон, — он словно бы не ведал о мирной жизни, 
в мирные дни — казался неспособным к войне». Умелый дипломат, он также обладал 
воображением и твердостью прирожденного государственного деятеля. И все же, при 
всем этом, он оставался типичным византийским мыслителем, который больше всего 
любил теологические споры самого умозрительного свойства; а его искусство как 
врача признал, как мы вскоре увидим, сам Конрад Гогенштауфен.
        Но Берта ему никогда особенно не нравилась. Как объясняет греческий 
историк Никита Хониат: «Его жена, принцесса из Германии, больше заботилась об 
украшении своей души, а не своего тела; отвергая пудру и краску и предоставив 
пустым женщинам все украшения, созданные человеческими руками, она признавала 
только серьезную красоту,