— настолько прочно связывалось с византийским 
императором, что использование в ином контексте казалось неуместным. И все же 
сам факт подобной транслитерации весьма показателен и — особенно после того, 
как замечаешь арабскую надпись на соседней колонне, — кажется воплощением духа 
нормандской Сицилии.
        Портрет Рожера также выполнен с натуры; на самом деле, поскольку 
портреты на монетах и печатях слишком малы, чтобы дать нам достаточно деталей, 
— так или иначе слишком символичны, — это единственное сохранившееся 
изображение короля Рожера, которое мы можем без опаски считать аутентичным35. 
Помимо портретов у нас есть только свидетельство архиепископа Ромуальда из 
Салерно, отличавшегося особой способностью давать расплывчатые, ничего не 
говорящие описания. Он пишет только, что Рожер был высоким, статным, с «львиным 
лицом» — что бы это ни значило — и голос его был subrаиса, грубый, может быть, 
или хриплый, или вообще неприятный. Мозаика сообщает нам гораздо больше. Мы 
видим темноволосого, смуглого человека средних лет, с пышной бородой и длинными 
густыми волосами, струящимися по плечам. Черты лица греческие или итальянские, 
есть в них даже нечто семитское. Все это мало напоминает традиционный образ 
нормандского рыцаря.
        Опасно судить о характере человека по портрету, особенно когда модель 
вам знакома, а портретист неизвестен. Но искушение слишком велико. И даже в 
иератической стилизованной мозаике Мартораны имеются вдохновенные штрихи, 
некоторые мельчайшие детали, которые являют нам короля Рожера, каким он был в 
жизни. Перед нами, без сомнения, южанин и восточный человек, правитель, 
наделенный острым умом и необыкновенной изворотливостью, чьим основным занятием 
являлось манипулирование враждующими группировками; государственный деятель, 
которому дипломатия, хотя бы основанная на притворстве, казалась более 
подходящим оружием, чем меч, а золото, пусть использованное для подкупа, — 
более действенным средством, нежели кровь. Это был покровитель наук и любитель 
искусств, который мог остановиться во время суровой военной кампании, чтобы 
полюбоваться красотой Алифе, крепости своего основного врага. И наконец, это 
был мыслитель, своим умом постигавший науку управления и правивший головой, а 
не сердцем, идеалист, утративший иллюзии, деспот, по природе справедливый и 
милосердный, который понял с горечью, что даже от милосердия иногда приходится 
отказываться в интересах справедливости.
        
        Арианские ассизы закрепили мир. Период до 1140 г. был временем бурь, 
когда грозовые тучи нависали над континентом и на Сицилию, при всем ее 
благоденствии, падала их тень. Но потом небеса прояснились. Только последние 
четырнадцать лет царствования Рожера солнце по-настоящему засияло над его 
королевством.
        И королевство на это отозвалось. Мы видели, как внезапно расцвело 
искусство нормандской Сицилии, словно субтропическая орхидея, долго 
прораставшая, внезапно пошла в рост. Нечто похожее произошло и с королевским 
двором в Палермо. Рожер унаследовал от отца систему администрации, построенную 
с использованием нормандских, греческих, латинских и арабских образов и 
отличавшуюся в лучшую сторону от административных систем других 
западноевропейских стран. Умирая, он оставил своим преемникам государственную 
машину, которая вызвала изумление и зависть во всей Европе. В подчинении эмира 
эмиров и курии имелись две земельные канцелярии, именовавшиеся «диванами» по 
примеру их прототипов из времен Фатимидов36. Они состояли почти исключительно 
из сарацин и следили за сбором торговых пошлин и феодальных податей на Сицилии 
и на континенте. Образцом для другого подразделения финансовой администрации — 
«камеры» — послужил старинный римский fescus, и там главенствовали греки; 
третье подразделение в целом соответствовало англо-нормандскому казначейству. 
Управление провинциями находилось в руках канцлеров королевства — камерариев; 
им подчинялись местные властители — латинские бейлифы, греческие катапаны или 
сарацинские амилы — в зависимости от того, какая народность и какой язык 
преобладали в данной местности. В целях борьбы с коррупцией и казнокрадством 
даже самые низшие чиновники имели право обращаться в курию или даже к самому 
королю. Разъездные юстициарии, судьи, в чьи обязанности входило постоянно 
объезжать вверенные им области, разбирали уголовные дела в присутствии 
различного числа boni hommes — «добрых, честных людей», христиан и мусульман, 
сидевших рядом на собраниях этого истинного прообраза современного суда. 
Юстициарии также имели право при необходимости обращаться к королю.
        Король: всегда, везде подданные ощущали его присутствие, его власть; 
парадоксальным образом он был общедоступен и бесконечно отдален от всех. Он 
являлся полунебесным существом, но ни одно злоупотребление, ни одна 
несправедливость не могла считаться недостойной его внимания, если с ними не 
справлялись те, кто действовал от его имени. При том что повсюду имелись его 
представители, при отлаженной и эффективной системе администрации король не 
позволял никому заменить его в повседневных делах правления, а тем более 
развеять окружавший его мистический ореол, ауру божественного величия, от 
которого, как он знал, зависела сплоченность его королевства. Не зря его 
изобразили в Марторане коронуемым самим Христом.
        Эмиры, сенешали, архонты, логофеты, протонотарии, про-тобилиссимы — 
сами титулы высших сановников, казалось, добавляли величия королевскому двору. 
Но их одних, в каком бы обличье они ни представали, было недостаточно, чтобы 
сделать договор Рожера в Палермо самым блестящим в Европе XII в. Сам Рожер 
славился ненасытной тягой к новым сведениям и любовью к знаниям. Во время 
своего официального вступления в Неаполь в 1140 г. Рожер изумил неаполитанцев, 
сообщив им точную длину их земляных стен — 2,363 шага, которая (что 
неуд