ком; он мог решить, что за 
время долгой и жестокой осады неаполитанцы достаточно настрадались.
        Сделал ли Сергий нужные выводы? Стал ли он в конце концов верным 
вассалом? Этого мы никогда не узнаем, поскольку в ближайший месяц он умер. В 
третью неделю октября Сергий сопровождал короля в Апулию, где Райнульф, решив 
защищать свое новое герцогство, собирал армию. С восемьюстами немецкими 
рыцарями, оставленными Райнульфу Лотарем, почти таким же количеством местных 
добровольцев и пешими воинами в соответствующей пропорции она представляла 
собой внушительную силу; для Рожера было бы разумно избежать прямого 
столкновения. Но возможно, успехи в Кампании вскружили ему голову; либо 
отчаянное желание разделаться наконец с этим нескончаемым мятежом помешало ему 
мыслить здраво. Так или иначе, именно он, а не Райнульф решил дать бой возле 
деревни Риньяно, там, где юго-западный склон Монте-Гаргано спускается с высоты 
двух тысяч футов на апулийскую равнину.
        На короле также лежит ответственность за последующее поражение. Его 
юный сын Рожер, которого он за два года до этого сделал герцогом Апулийским и 
для которого это было первое крупное сражение, в своем стремлении отвоевать 
собственные владения показал себя истинным наследником Отвйлей. Он бесстрашно 
устремился на врага и оттеснил войска Райнульфа к Сипонто. Король тем временем 
повел вторую атаку. Что именно произошло, мы никогда не узнаем, но он был 
полностью разгромлен. Фалько с ликованием отмечает — хотя его рассказ ничем не 
подтвержден, — что король Рожер бежал первым. Он направился прямо в Салерно, 
оставив Сергия, тридцать девятого и последнего герцога Неаполя, лежать мертвым 
на поле битвы.
        
        В то время когда Райнульф разбил Рожера при Риньяно — 30 октября 1137 г.
, — королю Лотарю оставалось жить еще пять недель. Надо надеяться, что вести о 
случившемся успели до него дойти; это бы его успокоило. И все же, как ни 
удивительно, даже поражение у Риньяно не причинило Рожеру существенного вреда. 
Некоторые города Кампании потребовали уступок, которые в другой ситуации не 
были бы им предоставлены, но сохраняли верность королю; а через пару дней после 
возвращения короля в Салерно ему стало известно, что Вибальд, пробыв аббатом 
Монте-Кассино месяц и один день, в ужасе бежал за Альпы. Он задержался, кажется,
 только для того, чтобы объявить монахам, что покидает монастырь более ради них,
 чем ради собственного блага — в это заявление они поверили бы с большей 
готовностью, если бы не широко известные угрозы короля, обещавшего повесить 
Вибальда, если он останется. Обосновавшись в безопасном Корби, Вибальд всю 
оставшуюся жизнь направлял гневные инвективы в адрес Рожера; но он не приезжал 
больше в Италию. На его место монахи выбрали человека твердых просицилииских и 
анаклетанских симпатий; и с этих пор великое аббатство, сохраняя формально 
независимость, фактически — по своей ориентации и интересам — стало частью 
Сицилийского королевства.
        Вернувшись в Салерно, Рожер смог оценить ситуацию. В целом все 
складывалось не так плохо. Его политика невмешательства, позволившая 
германскому натиску иссякнуть самостоятельно, полностью оправдала себя. 
Император пришел в ужас; когда он прибыл, казалось, все складывалось в его 
пользу, но через два месяца после его ухода мало что осталось от его усилий, 
кроме апулийской смуты — старой тоскливой напасти, с которой Рожер, его отец и 
дядя справлялись несчетное число раз за прошедшее столетие и с которой, без 
сомнения, и теперь можно было справиться. Самому королевству ничего не грозило. 
Потери в людях и деньгах — не считая ненужных потерь при Риньяно — были 
минимальными. Папа Анаклет по-прежнему оставался на престоле святого Петра. 
Снова мудрость миролюбивого государственного деятеля одержала победу над грубой 
силой.
        Тем не менее престиж Рожера серьезно пострадал. Многих не самых 
дальновидных его сторонников возмутило его бездействие, которое они принимали 
за трусость, его действия у Риньяно, где он, возможно, пытался восстановить 
свою репутацию, только укрепили их подозрения. Кроме того, хотя 
непосредственная опасность миновала, ни одна из главных проблем Рожера не была 
решена. Сицилийскую корону признавал только Анаклет; Роберт и Райнульф, эти два 
заядлых мятежника, все еще оставались на свободе; и раскол в папстве — 
первоисточник всех бед — продолжался.
        Но это последнее обстоятельство тревожило не столько Рожера, сколько 
его врагов — и однажды в начале ноября самый непримиримый из них лично явился в 
Салерно, чтобы обратиться к королю. Как и другие лица, сопровождавшие папу 
Иннокентия, святой Бернар Клервоский провел лето не слишком приятно. Его 
здоровье давно было подорвано, а семь месяцев, проведенных в бессмысленном 
кружении по полуострову в хвосте императорской армии, отняли у него все силы. 
Он и Лотарь никогда не любили друг друга. Это он, а не мягкий Иннокентий 
возмущался собственническим отношением императора и герцога Генриха к южной 
Италии, которую даже «сицилийский тиран» признавал папским фьефом; и наверняка 
именно он убеждал и вдохновлял своего повелителя в Ладжопезоле, Монте-Кассино и 
прочих местах противостоять притязаниям империи.
        Когда император и папа расстались в Фарфе, Бернар надеялся вернуться в 
Клерво для отдыха. Вместо этого его послали обратно в Апулию в надежде, что его 
авторитет возобладает там, где потерпела неудачу сила империи, и что он сумеет 
договориться с Рожером. С неохотой, которую он не пытался скрывать, он вернулся 
в южную Италию и присутствовал в Риньяно, где встретил Рожера в первый раз и 
безуспешно старался отговорить его от битвы. После поражения, как справедливо 
рассчитывал Бернар, король проявил больше готовности пойти на соглашение. Рожер 
не хотел увековечивать схизму. Он поддержал Анаклета, чтобы получить трон, но 
по этой самой причине едва не лишился трона. Ситуация разительно отличалась от 
той, которая имела место