нии Иннокентия в Витербо, Монте-Кассино и других местах. 
Но эти личные и политические различия были сами по себе только отражением 
общего недовольства, ощущавшегося теперь в имперском лагере. Холодность, давно 
существовавшая в отношениях между германской армией и папской свитой, переросла 
в открытую вражду. В какой-то степени она могла проистекать из естественной 
антипатии между тевтонами и латинами или между воинами и духовенством; но 
имелись и другие, непосредственные причины. Климат Бари — болотистый и тяжелый, 
лето здесь беспощадно; малярия стала настоящим бичом; и за месяц, который 
имперские войска вынуждены были провести осаждая цитадель, — с прошлой зимы они 
не оставались так долго на одном месте — они утратили уверенность и боевой дух. 
Они внезапно осознали со всей ясностью, сколь бессмысленно и безнадежно воевать 
против врага, который отказывается выходить на битву. Для того чтобы принудить 
Рожера к сражению, им понадобится пройти еще несколько сотен миль в прямо 
противоположном направлении через варварскую и все более враждебную страну и 
предпринять морской переход — краткий, но в данных обстоятельствах сложный и 
опасный. На все это уйдет год по меньшей мере, а они уже десять месяцев не были 
дома и не виделись со своими семьями. И ради чего? Чтобы компания высокомерных, 
постоянно жалующихся итальянцев могла водвориться в Риме — еще двух сотнях миль 
и опять не по пути, — где их явно не ждали и где уже имелся вполне приемлемый 
папа.
        Если Лотарь действительно предполагал пойти через Калабрию на Сицилию — 
а далеко не ясно, что это было так, — новые настроения в армии быстро его 
разубедили. Феодальный закон строго ограничивал срок службы вассала сеньору, и 
даже император не мог заставить своих людей оставаться на службе дольше против 
их воли. После капитуляции гарнизона Бари — чью стойкость Лотарь покарал, 
повесив многих защитников цитадели на виселицах вокруг города и сбросив 
остальных в море, — он отказался от дальнейшего продвижения вдоль побережья. 
Достигнув Трани, император повернул и направился в глубь страны, возможно 
рассчитывая на то, что воздух Апеннин остудит недовольство его армии.
        Этого не произошло. Не помогли даже захват Мельфи, первой крепости 
Отвилей в Италии, и истребление трех сотен ее защитников. К тому времени 
имперский лагерь был наводнен приспешниками Рожера, которые разжигали 
недовольство и подкрепляли свои слова свободной раздачей сицилийского золота. 
Они преуспели настолько, что сумели, пока армия еще стояла в Мельфи, 
подговорить нескольких воинов напасть на папу и его кардиналов и хладнокровно 
их убить. Лотарь услышал о нападении как раз вовремя; он вскочил на коня, 
помчался к папской палатке и ухитрился навести порядок, прежде чем случилось 
непоправимое. Рассерженные и обиженные рыцари в очередной раз последовали за 
Лотарем в горы.
        
        В Ладжопезоле император прервал поход. Две недели его армия отдыхала; а 
тем временем Лотарь в присутствии аббата Райнальда и делегации из Монте-Кассино 
вел переговоры о статусе монастыря и его взаимоотношениях с империей и папством.
 Подробный рассказ об этих событиях — даже если бы нам удалось отделить правду 
от лжи в удручающе недостоверной хронике монастырского библиотекаря Петра 
Дьякона — не представляет для нас особого интереса; но выводы достаточно ясны. 
Райнальд и его братия обязались подчиняться «папе Иннокентию и всем его законно 
избранным преемникам» и «отвергать и проклинать все расколы и ереси», а 
особенно «сына Петра Леони и Рожера с Сицилии и всех, кто за ними следует». 
Только после этого монахи, босые, приблизились к Иннокентию и были возвращены с 
поцелуем мира в лоно церкви.
        Сам Лотарь, у которого имелись свои соображения по поводу имперского 
статуса монастыря, наверное, был не так доволен исходом этого дела, как 
Иннокентий. Но он не мог рисковать открытым разрывом с папой и, возможно, хотел 
как-то загладить инцидент в Мельфи. Кроме того, к нему пришли вести о гораздо 
более интересных событиях. Пизанский флот из ста кораблей появился у берегов 
Кампании; Исхия, Сорренто и Амальфи сдались. Пизанцы затем хотели освободить 
Неаполь, но сицилийская блокада оказалась слишком прочной для них, поэтому они 
направились на юг и атаковали Салерно, континентальную столицу Рожера.
        Стремясь поддержать пизанцев — а также, как можно подозревать, 
находиться в гуще событий на случай дальнейших быстрых побед, — император 
поспешно послал герцога Генриха и Райнульфа Алифанского с тысячей рыцарей к 
Салерно. Они прибыли и обнаружили, что город уже осажден Робертом Капуанским, с 
чьей помощью они без труда сумели перекрыть все подходы к Салерно с наземной 
стороны. Тем временем пизанцы, захватившие весь амальфийский флот примерно из 
трехсот кораблей, получили подкрепление — еще восемьдесят судов — из Генуи. У 
их противников-сицилийцев имелось всего сорок кораблей, стоявших в гавани 
Салерно. Осада Неаполя, продолжавшаяся два года, была снята, чтобы высвободить 
все людские ресурсы и корабли для защиты столицы; но при таком численном 
превосходстве врага надежд у защитников было мало, и они об этом знали.
        Даже теперь, когда его итальянское королевство оказалось захвачено и 
самой его столице грозила опасность, Рожер бездействовал. Его поведение могло 
показаться трусостью, но реально это был единственно возможный путь. Отплыть из 
Па-лермо во главе новой армии сарацин значило проявить героизм, но не 
государственную мудрость; этот поход закончился бы неминуемым поражением, от 
которого Рожер, даже если бы уцелел сам, никогда бы не смог оправиться. Итак, 
король остался на Сицилии, предоставив оборону Салерно своему наместнику — 
англичанину Роберту из Селби.
        Роберт был первым в длинной череде своих соотечественников, которые на 
протяжении столетия отправлялись на юг, чтобы служить королям Сицилии. Мы 
ничего не знаем о его жизни до этого момента, но за годы, проведенные под южным 
солнцем, он, оче