становить захватчиков. 6 августа вся сухопутная армия встала 
лагерем у стен Фессалоник; 15-го флот, обогнув Пелопоннес, занял позицию на 
рейде; и осада началась.
        
        Фессалоники были цветущим и преуспевающим городом с пятнадцатьювековой 
историей и христианской традицией, восходящей к святому Павлу. Как порт они 
главенствовали в Эгейском море; как центр торговли — соперничали с самим 
Константинополем и даже обходили его во время ежегодной ярмарки в октябре, 
когда торговцы со всей Европы собирались и городе, чтобы заключать сделки со 
своими арабскими, еврейскими и армянскими собратьями из Африки и Леванта142. 
Из-за ярмарки в городе существовала постоянная европейская торговая община, 
жившая в своем собственном квартале сразу за городской стеной. Состоявшая в 
основном из итальянцев, она оказалась весьма полезна для осаждавших в 
последующие дни.
        Все же основная ответственность за несчастье, которое постигло 
Фессалоники летом 1185 г., лежит не на чужестранцах, а на их собственном 
военачальнике Давиде Комнине. Хотя он получил ясный приказ от императора 
атаковать врага при первой же возможности всеми имеющимися в его распоражении 
силами143, а также — в отличие от Бранаса в Дураццо — имел достаточно времени 
приготовиться к обороне и запастись провизией, он не сделал ничего.  В течение 
нескольких дней после начала осады лучники израсходовали стрелы; вскоре не 
осталось даже камней для катапульт. Кроме того — что было намного хуже —  
выяснилось, что Давид не проверил цистерны с водой, а теперь с опозданием 
обнаружил, что многие из них протекают. Однако Давид, похоже, не чувствовал ни 
малейших угрызений совести. Никита Хонмат, который, вероятно, знал его лично, 
писал:
        «Слабее женщины, пугливее лани, он довольствовался тем, что смотрел на 
врага, не предпринимая никаких попыток его отбить. Даже если гарнизон собирался 
совершить вылазку, он запрещал им это делать, как охотник, отзывающий собак. Он 
не носил оружия, не надевал шлем и кирасу... И когда вражеские тараны 
заставляли стены дрожать так, что камни падали на землю, он смеялся над шумом и,
 забившись в самый безопасный угол, говорил окружающим его людям: «Послушаем 
старушку — как она разошлась!» Речь шла о самой большой осадной машине».
        Сам Никита не был в Фессалониках в эти ужасные дни; его рассказ, однако,
 основывается на лучшем из возможных источников — свидетельствах митрополита 
Фессалоник Евстафия. Хотя он и считался специалистом по Гомеру, Евстафий сам не 
заботился о стиле144; также, как положено греческому патриоту, он не скрывал 
своей ненависти к латинянам, считая — в данном случае вполне оправданно, — что 
они чистой воды дикари. Но его «История взятия латинянами Фессалоник» при всей 
ее напыщенности и тенденциозности остается единственным имеющимся у нас 
свидетельством очевидца об осаде и о том, что за ней последовало. История не 
слишком красивая.
        Даже если бы Фессалоники соответствующим образом .подготовились к осаде 
и как следует защищались, не похоже, чтобы город продержался долго под 
яростными массированными атаками сицилийцев. Воины гарнизона сопротивлялись 
мужественно, настолько храбро, сколь им позволял их командир, но вскоре 
восточный бастион начал рушиться. Одновременно с западной стороны группа 
подкупленных германских торговцев, находившихся в городе, открыла ворота. 24 
августа сицилийские войска с двух сторон ворвались во второй по значению город 
Византийской империи.
        В такой огромной армии, наверное, были сотни воинов греческого 
происхождения; еще большее их число — выходцы из Апулии и Калабрии и с самой 
Сицилии — росли и жили по соседству с греками, знали их обычаи и религиозные 
обряды и даже могли сказать несколько слов на их языке. Приятно было бы думать, 
что эти люди призвали к милосердию своих менее просвещенных товарищей; но они 
ничего такого не сделали — а если и пытались, им это не удалось.
        Подобной дикости, жестокости и насилия Фессалоники не ведали с тех пор, 
как восемь столетий назад при Феодосии Великом восемь тысяч горожан были убиты 
на ипподроме. Возможно, Евстафий не случайно называет то же число, но, 
поскольку нормандские военачальники оценивают число убитых греков в пять тысяч, 
он не очень далек от истины. Но и помимо убийств творилось много зла — 
захватчики издевались над женщинами и детьми, грабили и поджигали дома, 
оскверняли церкви. Это последнее злодеяние вызывает изумление. За всю историю 
нормандской Сицилии мы находим лишь единичные случаи святотатства, и никогда 
оно не принимало таких масштабов. Даже греки, не ждавшие ничего хорошего от 
латинян, поразились и ужаснулись. Никита пишет:
        «Эти варвары творили насилие у подножий алтарей в присутствии святых 
образов... Поразительно, что они желали уничтожить наши иконы, используя их как 
топливо для костров, на которых готовили себе пищу, и еще более преступно, что 
они плясали на престолах, перед которыми дрожат даже ангелы, VI пели 
богохульные песни. Также они мочились в церкви, залип весь пол».
        Грабежи были явлением неизбежным и ожидаемым, как всеми признанное 
вознаграждение армии после успешной осады, на которое греки без колебаний 
претендовали бы сами, если бы роли поменялись. Но все эти жестокости не 
укладывались ни в какие рамки, и Балдуин сразу же принял меры. Город был занят 
рано утром, к полудню восстановилась видимость порядка. Но затем начались 
проблемы с припасами. Фессалоники не могли принять сразу восемь тысяч человек. 
Имевшиеся запасы еды исчезали в желудках сицилийцев, и местное население 
голодало.  Не меньшую сложность представляло погребение мертвых. Прошло 
несколько дней, прежде чем эта трудность была разрешена, а августовская жара 
задолго до этого сделала свое дело. Разразилась эпидемия, последствия которой 
усиливались скученностью — и, как утверждает Евстафий, неумеренным потреблением 
молодого вина; ее жертвами стали три тысячи человек в захватнической армии и 
неизвестн