этими двумя решительными и недоверчивыми 
людьми. Он убеждал и уговаривал то одного, то другого в беспощадном пекле 
кампанского августа, но, даже если его труды увенчались успехом и герцог с 
первосвященником в конце концов встретились, это принесло скорее вред, нежели 
пользу. Единственным результатом стал полный разрыв отношений между ними - и 
признание обеими сторонами, что союз невозможен и следует предпринять другие 
шаги.
        Есть что-то загадочное во всем этом деле. Переписка между Гвискаром и 
папой не отличалась искренностью, но внешне была сердечной - даже чрезмерно - и 
свидетельствовала о готовности обеих сторон к диалогу. Что могло настолько 
радикально изменить ситуацию? Разрыв нельзя объяснить только подозрительностью 
Гвискара или гордостью Григория. Возможно, папа выставил в качестве основного 
условия любого соглашения, чтобы Роберт заставил своих людей - брата и 
племянника - прекратить набеги на Абруццо, а герцог заявил, что не может или не 
желает этого делать. Определенно Григория занимала судьба Абруццо: вскоре он 
послал страдавшим от грабежей епископа, известного своими жестокими методами; 
двумя годами он одобрил действия этого клирика, приказавшего ослепить мятежных 
монахов и вырвать у них языки. Но неизвестно, обсуждался ли вопрос об Абруццо в 
Беневенто. Все, что мы знаем, это то, что папа, покинув город, отправился прямо 
в Капую; там он подтвердил права князя Ричарда на его владения и вскоре 
заключил с Ричардом военный союз против герцога Апулии.
        Осенью 1073 г. Григорий в тревоге вернулся в Рим. Несколькими месяцами 
ранее, вскоре после того, как он стал папой, Григорий получил секретное и 
срочное послание из Константинополя от нового византийского императора Михаила 
VII. Восточная империя переживала кризис - самый серьезный за всю ее историю. 
За два года до этого, когда Роберт Гвискар, взяв Бари, уничтожил последний 
оплот греческого владычества в Италии, византийская армия под командованием 
императора Романа IV Диогена потерпела сокрушительное поражение от 
турок-сельджуков около армянского города Манцикерта. Захватчиками был теперь 
открыт путь в Малую Азию, а из Малой Азии рукой подать до столицы. Роман попал 
в плен к сельджукам; их предводитель Альп Арслан вскоре отпустил его на свободу,
 но по возвращении в Константинополь Роман обнаружил, что его пасынок Михаил 
сместил его с имперского трона. Он попытался вернуть себе власть, но вскоре 
понял, что усилия его тщетны, и признал нового императора, получив гарантии 
личной безопасности. Со своим опытом жизни в Константинополе он мог бы быть 
умнее. Несмотря на все гарантии, смещенному императору выжгли глаза докрасна 
раскаленным железом, и через пять недель он умер. Сам Михаил не принимал 
участия в этих событиях. Этот ученый затворник не имел склонности к 
политическим интригам и во всем слушался своего наставника и министра, 
блестящего, но крайне гнусного Михаила Пселла51. Вероятно, именно по совету 
Пселла император Михаил написал папе, умоляя его собрать крепостную армию и 
спасти восточный христианский мир от ужасной напасти в лице неверных.
        На Григория письмо произвело глубокое впечатление. Невзирая на схизму, 
он считал себя ответственным перед Богом за весь христианский мир. Кроме того, 
он воспринял это письмо как ниспосланную свыше возможность вернуть византийцев 
под власть Рима и не хотел упускать ее. Однако он не мог начать крестовый поход 
на Восток, пока дома ему угрожал Роберт Гвискар и его нормандцы. Их следовало 
убрать с дороги раз и навсегда. Но как? Григорий не возлагал особых надежд на 
союз с Ричардом Капуанским, который он заключил в основном для того, чтобы не 
дать объединиться двум нормандским предводителям. Роберт Гвискар, безусловно, 
превосходил в могуществе своего соперника, но после трех лет непрекращающегося 
военного противостояния стало ясно, что ни один из них не сможет окончательно 
победить другого. На единственного союзника папы на юге Гизульфа из Салерно 
также рассчитывать не приходилось. Нормандцы уже отобрали у него большую часть 
территорий, которые некогда делали его княжество самым могущественным на 
полуострове, а теперь, с приближением зимы 1073 г., его ждала новая 
неприятность: Амальфи добровольно перешел под покровительство герцога Апулии. 
Виноват в этом был сам Гизульф. Он так и не простил жителям Амальфи ту роль, 
которую они сыграли в гибели его отца двадцать один год назад. Хотя у него не 
хватало сил, чтобы взять город, но он всеми возможными способами отравлял 
амальфийцам жизнь; много душераздирающих истории ходило о тех несчастных 
альфийских купцах, которых угораздило попасть в его руки52. Когда в 1073 г. 
герцог Сергии Амальфийский умер, оставив малолетнего наследника, его подданные 
поступили единственно разумным способом. Роберт, естественно, принял их 
предложение. Он ненавидел своего шурина Гизульфа и давно положил глаз на 
Салерно - если бы не родственные чувства Сишельгаиты, он нанес бы удар гораздо 
раньше. Подчинение Амальфи упрощало его задачу - оставалось только выбрать 
подходящий момент.
        Новый и неожиданный успех Гвискара еще больше встревожил папу, и он 
немедля стал собирать армию. В начале 1074 г. папские посланники отправились из 
Рима на север к Беатрисе Тосканской и ее дочери Матильде, к мужу Матильды 
Годфри Горбатому Лотарингскому53, к Аццо, маркизу Эсте, и Вильгельму, герцогу 
Бургундии, который должен был передать просьбу папы также графам Раймонду 
Тулузскому и Амадею Савойскому. Папа ясно выразил свои намерения и разъяснил, в 
каком порядке он собирается их исполнять. Он всячески подчеркивал, что собирает 
такую большую армию не для того, чтобы проливать христианскую кровь; он 
надеется, что само существование подобного войска устранит его врагов. Кроме 
того, добавлял он, "мы