был слишком очевиден. Архидьякон 
Гильденбранд почти двадцать лет занимал видные позиции в курии и долгое время 
был фактически (хотя не формально) ее главой. Когда по тщательно разработанному 
плану толпа схватила Гильдербранда во время заупокойной службы по Александру, 
доставила в церковь Святого Петра в Винкуле и там с ликованием провозгласила 
его папой, это было лишь подтверждением уже существующего положения вещей, а 
последующие выборы в коллегии кардиналов являлись чистейшей формальностью. 
Гильдебранда спешно рукоположили в священники - желательное условие для того, 
чтобы стать папой, которое, видимо, не учли на более ранних этапах его 
продвижения, - и сразу после этого возвели на престол святого Петра под именем 
Григория VII.
        Из трех великих пап XI в. (Лев IX, Григорий VII и Урбан II) Григорий 
одновременно наименее привлекательная и наиболее значимая фигура. В то время 
как два других были аристократами и обладали всеми преимуществами, которые 
могут дать благородное происхождение и первоклассное образование, Григорий VII 
происходил из семьи тосканского крестьянина и каждые слово и жест его выдавали 
скромное происхождение50.
        Лев и Урбан получили папский сан почти без усилий, Гильдебранд достиг 
высокого положения после долгих и тяжких - хотя со временем все более 
плодотворных - трудов в курии только благодаря своим необыкновенным 
способностям и силе воли. Лев и Урбан оба были высокими и очень благообразной 
наружности, Григорий был низкорослым, смуглым, с брюшком и говорил настолько 
тихо, что даже римские кардиналы, привыкшие к его сильному местному акценту, 
подчас с трудом его понимали. У него не было ни святости Льва, ни политического 
инстинкта и дипломатического чутья Урбана. Григорий не был ни ученым, ни 
теологом. И все же было в его характере нечто, что позволяло ему неизменно 
главенствовать невольно и без усилий в любом сообществе, членом которого он 
являлся.
        Его сила заключалась, кроме всего прочего, в целеустремленности. В 
течение всей жизни его вела одна идея - подчинить весь христианский мир, от 
императоров до бродяг, римской церкви. Но так же, как церковь должна 
главенствовать в мире, так и папа должен главенствовать в церкви. Он судит всех,
 но сам отвечает только перед Богом, его слово не просто закон, но божественный 
закон. Неподчинение папе равносильно смертному греху. Никогда до тех пор идея 
верховной власти церкви и папы не выражалась в столь крайней форме, и никогда 
никто не пытался проводить ее в жизнь с такой твердостью. И все же подобный 
экстремизм оказался саморазрушительным. Столкнувшись с противниками уровня 
Генриха IV и Роберта Гвискара, столь же целеустремленными, как он сам, но 
гораздо более гибкими, Григорий познал на собственном горьком опыте, что его 
бескомпромиссность, проявлявшаяся даже в тех случаях, когда его принципы не 
были задеты, легко может привести его к полному краху.
        В качестве одного из первых официальных шагов после занятия кафедры 
папа Григорий направил письмо с соболезнованиями Сишельгаите. Оно не включено в 
собрание его писем, но версия, приведенная у Аматуса, настолько соответствует 
всему, что мы знаем об образе мыслей Григория, что, скорее всего, оно 
представляет собой подлинный текст. Оно гласит:
        
        "Смерть герцога Роберта, дражайшего сына святой церкви Римской, 
оставила церковь в глубокой и неисцелимой печали. Кардиналы и весь римский 
сенат горюют о его смерти... Но, дабы Ваша светлость знала о нашей доброй воле, 
о глубокой и чистой любви, которую мы питали к Вашему мужу, мы ныне желаем, 
чтобы Вы известили Вашего сына, что святая церковь с радостью предоставит ему 
все то, что его отец получил от папы, нашего предшественника".
        
        Это - по всем меркам крайне лицемерное письмо. Григорию не за что было 
любить Роберта. Герцог не пошевелил пальцем, чтобы помочь папству в недавних 
бедах, в то время как его брат Годфри и сын Годфри Роберт из Лорителло до сих 
пор грабили ценные церковные земли в Абрупцо. Однако папа действительно хотел, 
чтобы преемник Гвискара получил надлежащие образом подтверждение своих прав на 
титул и земли. Отвили являлись папскими вассалами, и следовало периодически им 
об этом напоминать. Рожер Борса, по слухам, деликатный и набожный молодой 
человек, и, возможно, он окажется более податлив, чем его буйный отец. В таких 
обстоятельствах папа навряд ли обрадовался, когда неделей позже получил ответ 
на свое письмо не от безутешной вдовы, но от самого Роберта Гвискара, уже почти 
поправившегося. Роберт был счастлив сообщить папе, а через него кардиналам и 
сенату, что сообщение о его смерти было безосновательным. Однако, продолжал он 
жизнерадостно, его очень тронули те добрые слова, которые папа о нем сказал, и 
ничего более не желает, кроме как оставаться самым преданным слугой его 
святейшества.
        Роберт, наверное, веселился, диктуя свое письмо, но он также хотел 
нового формального подтверждения своих прав. Во время сицилийской экспедиции 
благоволение папы послужило лишь для того, чтобы поднять боевой дух армии, но 
теперь, когда интересы Роберта снова сосредоточились на его итальянских 
владениях - а возможно, он уже вынашивал планы новых масштабных предприятий за 
их пределами, - возобновление соглашения с Григорием могло существенно укрепить 
его власть. Это произвело бы впечатление на его наиболее буйных вассалов, и, 
что более важно, папа не мог бы отказать Роберту в помощи, если тот ее попросит.
 Через аббата Дезидерия из Монте-Кассино была назначена встреча между Григорием 
и Гвискаром на 10 августа 1073 г. в Беневенто.
        Затея потерпела полное фиаско. Неизвестно, встретились ли вообще 
участники переговоров. Для начала возникли серьезные затруднения с протоколом. 
Папа желал принять Роберта в своем дворце в Беневенто, герцог, очевидно сильно 
опасаясь покушений, отказался входить в город и предложил, чтобы встреча 
состоялась вне городских стен - решение, которое Григорий счел неподобающим 
своему папскому достоинству. Бедный Дезидерий вынужден был выполнять 
неблагодарную роль посредника межд