и Рожера появился просвет. По 
крайней мере для Гвискара обстоятельства изменились самым неожиданным образом. 
В течение нескольких лет Византийская империя наблюдала с возрастающим 
беспокойством за постепенным продвижением на запад турок-сельджуков. В течение 
жизни одного поколения эти племена, явившиеся из-за Амударьи, покорили Персию и 
Месопотамию. Багдад, столица Арабского халифата, пал перед турками в 1055 г., 
та же участь постигла Армению и Киликию, а теперь они двигались неуклонно через 
Малую Азию к Константинополю. После смерти Константина X в 1067 г. византийцы 
остались без императора; власть в империи перешла к его вдове, императрице 
Евдокии. Все, однако, понимали, что перед лицом сельджукской угрозы во главе 
империи должен стоять военный вождь, поэтому Евдокию спешно и против ее желания 
заставили выйти замуж за некоего Романа Диогена - если верить Вильгельму из 
Апулии, получившему это прозвище из-за своей раздвоенной бороды, опытного и 
храброго каппадокийского военачальника. 1 января 1068 г. Романа провозгласили 
императором. Новый император направил все усилия на борьбу с турками, полностью 
забросив итальянские дела. Лишившись внезапно всякой внешней поддержки, 
взбунтовавшиеся вассалы растерялись и один за другим сдались. К середине 
февраля только Годфри из Конверсано продолжал сопротивляться. Окопавшись в 
своей горной крепости Монтепелозо, он держался несколько месяцев, оставленный 
прежними союзниками - и греками, и нормандцами. Но в июне Гвискар подкупил 
одного из приближенных Годфри, пообещав ему фьеф, и тот тайно открыл ворота. 
Армия Гвискара ворвалась в крепость, Годфри, застигнутому врасплох, оставалось 
только сдаться, предатель получил свой фьеф, и бунт был подавлен.
        Удовлетворение, которое должен был испытать Роберт Гвискар, осознав, 
что апулийская оппозиция подавлена, а его собственная власть восстановлена, 
было бы еще больше, если бы он знал, что в то время, когда он осаждал 
Монтепелозо, его брат нанес последний смертельный удар по всему организованному 
военному сопротивлению в Сицилии. Годом раньше сарацины вновь объединились. 
Войско под командованием Аюба в конце концов сошлось в жестокой битве с армией 
Ибн аль-Хаваса, и в этом сражении грозный старый эмир был убит. Аюб объявил 
себя его наследником и был признан в Агридженто, Энне и Палермо. Это дало ему 
статус, необходимый для того, чтобы принять командование всеми сарацинскими 
военными силами. Теперь, когда междоусобицы не нарушали более единство сарацин, 
Аюб решил при первой удобной возможности спровоцировать нормандцев на открытое 
столкновение, которого после поражения под Мерами он сам и его соотечественники 
всячески старались избегать. Летним утром 1068 г. нормандская армия отправилась 
в очередной набег - в этот раз на земли к югу от Палермо, но около города 
Мисилмери41 ей неожиданно преградило путь большое войско сарацин.
        Рожера, наверно, удивила столь радикальная перемена в тактике его 
противников, но не похоже, что он растерялся. Малатерра пересказывает речь, с 
которой он обратился к своим воинам перед битвой. Улыбаясь, он заявил, что 
бояться нечего, это те же враги, которых они уже несколько раз побеждали раньше.
 Что из того, что у сарацин сменился вождь? Их Бог остался прежним, и, если они 
будут полагаться на Него, как полагались раньше, Он дарует им победу. Впрочем, 
нормандцам вряд ли нужны были эти ободряющие слова. Военная тактика сарацин 
вызывала у них презрение, сами они были, в конце концов, Божьими воинами, 
исполняющими Его замысел, и добыча вновь обещала быть великолепной. Они ждали 
только сигнала Рожера к атаке.
        Все быстро закончилось. Согласно Малатерре, вряд ли хоть один сарацин 
остался в живых, чтобы принести страшную весть в Палермо. В данной ситуации, 
однако, этого и не требовалось. Среди боевых трофеев нашелся один, 
заинтересовавший Рожера не меньше, чем верблюды, захваченные под Черами. Это 
были корзины с почтовыми голубями. Почтовые голуби широко применялись в 
классической древности, но подобная практика была забыта в "темные века", и ее, 
как многие древние искусства и науки, вернули к жизни сарацины. Непохоже, что у 
Рожера когда-либо раньше были почтовые голуби, но искушение воспользоваться ими 
в собственных целях было слишком велико. Он приказал, чтобы к лапке каждой 
птицы привязали лоскут материи, намоченный кровью сарацин, после чего голубей 
отпустили, чтобы они летели назад в Палермо со своим мрачным грузом. Это была 
своего рода кульминация той психологической войны, которую Рожер вел на 
протяжении четырех лет. Результат превзошел все его ожидания. "Воздух, - пишет 
Малатерра, - оглашали стенания женщин и плач детей, и печаль царила среди них, 
пока нормандцы радовались своей победе".
        
        Битва при Мисилмери сломила сарацинское сопротивление на Сицилии. Аюб 
рискнул не только своей армией, но всей своей политической и военной репутацией 
и проиграл. Собрав своих оставшихся в живых соратников, он вернулся в Африку, 
чтобы больше не возвращаться. На острове царил хаос, мусульман охватило 
глубокое отчаяние. Их армия была разбита, вожди погибли или бежали, и у них не 
осталось никакой надежды противостоять натиску нормандцев. Палермо находился 
всего в десяти милях от Мисилмери; конечно, они будут защищать его как могут, 
но надо смотреть правде в глаза - их столица обречена. А когда она падет перед 
христианами, немногие арабские крепости, оставшиеся на острове, разделят ее 
участь.
        Но Рожер не был готов к тому, чтобы штурмовать столицу. Он не 
рассчитывал, что горожане сдадутся без борьбы, а его собственное войско, хотя и 
побеждало в открытых сражениях, едва ли годилось для того, чтобы вести осаду. 
Кроме того, взятие Палермо означало подчинение всего острова, что, в свою 
очередь, влекло за собой проблемы контроля и управления, которые он, имея в 
своем распоряжении несколько сотен людей, не мог разрешить. К