ие, требовалось применить силу. Папа отслужил в 
день Вознесения мессу за упокой души Дрого и начал собирать армию.
        Задача оказалась более трудной, чем он ожидал. Генрих III, хоть он 
частично нес ответственность за создавшуюся ситуацию, еще злился на папу за то, 
что тот прибрал к рукам Беневенто; кроме того, война с Венгрией и внутренние 
проблемы не оставляли сил ни на что другое. Он отказал папе в какой-либо 
военной поддержке. Так же поступил и король Франции, которому хватило хлопот с 
нормандцами у себя дома. Помощь пришла с той стороны, откуда Лев IX меньше 
всего ее ожидал, - из Константинополя. Аргирус, пожалованный за верную службу 
ничего не значащим титулом герцога Италии, Калабрии, Сицилии и - как ни странно 
- Пафлагонии, по-прежнему оставался главным экспертом и советником у императора 
в делах итальянской политики; во время недавнего визита в столицу он сумел 
убедить Константина - несмотря на яростные протесты греческого патриарха - в 
необходимости союза с латининами. Нормандцы, утверждал он, представляют большую 
угрозу для византийских интересов, нежели западный император, лангобарды и папа,
 а другого способа сокрушить их владычество на полуострове нет. Лангобардское 
происхождение самого Аргируса, наверное, придавало дополнительную страстность 
его речи; император принял совет, и еще до конца 1051 г. Аргирус договорился со 
Львом IX о совместных военных действиях.
        В самой Италии большинство мелких баронов на юге и в центре с 
готовностью откликнулись на призыв папы. Многие из них уже пострадали от 
нормандских набегов и начали бояться за собственную жизнь и благополучие, в то 
время как другие просто видели надвигающийся смерч и были озабочены тем, чтобы 
остановить его, пока есть время. Однако, когда Лев IX обратился к Гвемару 
(которого он специально оставил напоследок), его ждал категорический отказ. 
Едва ли папа сильно удивился. Дрого был женат на сестре Гвемара; 
нормандско-салернианский союз существовал уже в течение пятнадцати лет к 
неизменной выгоде обеих сторон. Если бы Гвемар теперь предал своих союзников - 
ив некоторых случаях вассалов, - они могли бы сбросить с трона, прежде чем Лев 
IX или кто-то другой успеют вмешаться. Более того, если бы план папы удался, и 
нормандцы были бы изгнаны из Италии, князь Салерно оказался бы лицом к лицу с 
победоносным византийско-папским альянсом; а прошлое Гвемара едва ли внушало 
ему любовь к грекам. Потому он отправил Льву IX послание, вежливое, но твердое, 
указывая, что он не станет присоединяться к лиге против нормандцев, кроме того, 
он считает себя не вправе стоять в стороне, если кто-то будет на них нападать.
        Вторая часть послания явилась для папы неприятной неожиданностью. Хотя 
он не рассчитывал на поддержку Гвемара, но все же полагал, что тот будет 
соблюдать нейтралитет. Тем временем князь Салерно позаботился о том, чтобы его 
послание было обнародовано как можно шире, и известие о позиции, занятой самым 
могущественным из южных правителей, произвело опасное деморализующее 
воздействие на итальянские и лангобардские подразделения папской армии. Общее 
уныние еще усиливалось из-за страшных историй, распространявшихся салернскими 
агентами, в которых расписывались военные умения нормандцев и рисовались 
картины ужасной мести, ожидающей тех, кто осмелится поднять на них оружие, 
после неизбежной нормандской победы.
        Однако среди всех этих баек небеса посылали более серьезные и мрачные 
предзнаменования. Аматус подробно сообщает о "чудесных знаках", которые 
являлись в Салерно, а также в Иерусалиме. Чудовищный ребенок родился с одним 
глазом в середине лба и с бычьими копытами и хвостом. Другой появился на свет с 
двумя головами. Река - не сказано какая - бежала красная от крови, а масляный 
светильник в церкви Святого Бенедикта оказался полным молока. Все это, уверяет 
Аматус, предсказывало смерть Гвемара.
        И действительно, пришел черед князю Салерно принять жестокую смерть. 
Провизантийская партия пришла к власти в Амальфи, и город тотчас восстал против 
господства Салерно, отказавшись платить установленную дань. Мятежники сумели 
каким-то образом заручиться поддержкой некоторых домашних Гвемара; и 2 июня 
1052 г. Гвемар Салернский был убит в столичной гавани. Убийцами стали четыре 
его шурина, сыновья графа Теанского, старший из которых провозгласил себя 
преемником Гвемара. Два главных врага Византии были убиты в течение года, и, 
хотя греки едва были ответственными за эту смерть в той же мере, как за смерть 
Дрого, трудно полностью отрицать их вину.
        Из близких родичей Гвемара, оставшихся ему верными, только один сумел 
ускользнуть от мятежников и избежать тюрьмы. Это был брат князя, герцог Ги из 
Сорренто, который тотчас помчался звать на помощь своих нормандских друзей. Для 
них ситуация представлялась столь же серьезной, как и для Салерно. Гвемар был 
их единственным союзником; если Салерно бы подпал под византийское влияние, они 
оказались бы в полностью враждебном окружении и, учитывая настроения Льва IX, 
неизбежно погибли бы. К большой своей радости, Ги встретил уже готовое к бою 
нормандское войско на полпути между Мельфи и Беневенто. Кроме того, он узнал, 
что после года анархии они наконец выбрали себе предводителя - и им стал муж 
его собственной сестры Хэмфри де Отвиль. Характерно, что нормандцы, прежде чем 
согласились помочь, потребовали от Ги высокую плату за участие в деле; но 
обезумевший герцог был согласен на все, и через четыре дня после смерти Гвемара 
нормандская армия встала лагерем под стенами Салерно.
        У четырех братьев Теанских не было надежды выстоять против 
объединенного нормандского войска. Захватив с собой младшего сына Гвемара - 
Гизульфа, они заперлись в цитадели, но, поскольку их собственные семьи попали в 
руки нормандцев, Ги сумел договориться, чтобы они отпустили его племянника, 
законного наследника Гвемара, которому он немедленно принес вассальную клятву. 
Нормандцы в такое время предпочли бы видеть на троне Салерно самого Ги