мощь 
и свои сбережения; даже вольноотпущенникам, настаивающим, чтобы и им дали 
возможность принять участие в общем деле, разрешают принять на себя такие же 
обязательства. Все это порожденное страхом воодушевление постепенно перерастало 
в сострадание и жалость. Большинство, однако, скорбело не о Вителлии, а о 
принципате, над которым нависла угроза. Вителлий стремился вызвать к себе 
сочувствие печальным выражением лица, жалобным голосом и слезами; он раздавал 
направо и налево явно невыполнимые обещания, как это обычно бывает с людьми, 
дрожащими от страха. Прежде он отвергал звание Цезаря, теперь же пожелал 
называться этим именем, отчасти возлагая на него суеверные надежды, а отчасти и 
потому, что, когда человек в опасности, пересуды толпы значат для него столько 
же, сколько голос благоразумия. Впрочем, как всегда бывает при внезапно 
возникающих безрассудных порывах, которые сильны на первых порах, а со временем 
остывают, воодушевление сенаторов и всадников начало постепенно спадать. Они 
стали отходить от Вителлия, сперва втихомолку, пользуясь его отсутствием, потом,
 уверовав в собственную безнаказанность, с откровенным пренебрежением. Наконец, 
видя, что из всей затеи ничего не получается, Вителлий, мучимый стыдом, решил 
не брать у сенаторов и всадников того, что они все равно ему не давали.
      59.  Захват Мевании поразил ужасом всю Италию; казалось, война начинается 
заново; однако трусливое бегство Вителлия вновь изменило положение и еще более 
укрепило популярность флавианской партии. Самниты, пелигны, марсы595, 
уязвленные тем, что жители Кампании опередили их596, поднялись в свой черед и 
ревностно, как подобает новым подданным, выполняли обязанности, возложенные на 
них в связи с войной. Армия тем временем, изнемогая в борьбе со снегами и 
холодом597, с трудом прокладывала себе путь через Апеннины. Даже во время этого 
мирного перехода у людей едва хватало сил выбраться из снегов; теперь солдатам 
стало ясно, какие бы их ждали опасности, если бы судьба, приходившая на помощь 
флавианским полководцам не реже, чем их военные таланты, не вернула Вителлия в 
Рим. В пути флавианцы неожиданно встретили Петилия Цериала598; хорошее знание 
местности и крестьянская одежда помогли ему ускользнуть от приставленной 
Вителлием стражи. Цериал был близким родственником Веспасиана, слыл опытным 
командиром и тут же вошел в число руководителей армии. Многие авторы утверждают,
 будто у Флавия Сабина и Домициана599 тоже была полная возможность скрыться; 
лазутчики Антония всякими правдами и неправдами сумели пробраться к ним и 
убеждали их бежать, обещая проводить под крепкой охраной в надежное место. 
Сабин отказался, говоря, что слабое здоровье не позволяет ему отважиться на 
побег, сопряженный с трудностями и риском. Домициан обладал нужной 
решительностью, но Вителлий приставил к нему сторожей, которые, хотя и говорили,
 будто готовы содействовать побегу, внушали ему опасения. Впрочем, Вителлий не 
собирался трогать Домициана и по соображениям собственной выгоды.
      60.  Дойдя до Карсул600, полководцы флавианской партии остановились на 
несколько дней, чтобы отдохнуть и дать время остальным легионам присоединиться 
к ним. Место для лагеря оказалось очень удачным: его окружали открытые поля, 
где все было видно на большое расстояние, дороги, по которым подвозилось 
продовольствие, были безопасны, в тылу лежали цветущие многолюдные города. 
Вителлианцы стояли в десяти милях; это облегчало ведение переговоров, внушало 
надежду, что их удастся перетянуть на сторону Веспасиана. Солдат такая 
перспектива не радовала. Они стремились не к перемирию, а к победе и не хотели 
ждать прихода остальных легионов, видя в них скорей соперников в дележе добычи, 
чем товарищей в борьбе. Антоний собрал сходку. Он заговорил о том, что Вителлий 
разбит еще не до конца, что можно вступить в переговоры и склонить его войска к 
измене, но, если довести вителлианцев до крайности, у них еще хватит сил 
оказать ожесточенное сопротивление. В гражданской войне, утверждал он, на 
первых порах все зависит от удачи, но окончательной победы можно добиться, лишь 
действуя мудро и осмотрительно. Антоний напомнил, что Мизенский флот и цветущая,
 омываемая морем Кампания уже отвернулись от Вителлия, что из всей мировой 
империи у него осталась лишь полоска земли между Таррациной и Нарнией. «Битва 
под Кремоной принесла вам довольно славы, — продолжал он, — но еще больше 
ненависти к вам вызвала гибель этого города. Теперь, когда Рим перед вами, 
следует думать не о том, как им овладеть, а о том, как оградить его от бед. Не 
лучшая ли награда и не высшая ли честь, не пролив ни капли крови, отстоять 
безопасность сената и римского народа?». Этими и подобными доводами Антоний 
сумел успокоить солдат.
      61.  Некоторое время спустя подошли отставшие легионы, и флавианская 
армия стала еще более многочисленной. Слухи об этом распространились среди 
противников и посеяли панику в их рядах; вителлианцы заколебались; никто здесь 
не призывал солдат продолжать борьбу; напротив, все убеждало их в том, что 
лучше перейти на сторону врага; командиры наперебой сдавались флавианцам, 
принося в дар победителям свои конные отряды и центурии, в надежде, что это 
зачтется им в будущем. От них стало известно, что расположенный неподалеку на 
равнине город Интерамна601 охраняется гарнизоном в четыреста всадников. Против 
них немедленно выслали летучий отряд во главе с Варом. Немногие, оказавшие 
сопротивление, были перебиты, другие побросали оружие и сдались, кое-кто бежал 
в лагерь602. Чтобы как-то оправдаться и объяснить, почему они изменили своему 
долгу, беглецы всячески преувеличивали доблесть и численность противника, и 
слухи о грозящей опасности тут же охватили весь лагерь. Трусов вителлианцы не 
наказывали; изменники были явно не в накладе, и это окончательно подрывало дух 
армии; остальные состязались в подлости и коварстве. Трибуны и центурионы все 
чаще перебегали на сторону врага, хотя рядовые солдаты упорно хранили верность 
Вителлию. Наконец, Приск и Алфен бросили лагерь на произвол судьбы и вернулись 
к Вителлию, тем самым заранее отпустив