выведать, как идут дела у врага, не умели скрыть положение 
в собственной армии. Спокойно и пристально наблюдали Цецина и Валент за 
противником, совершавшим одну ошибку за другой, и раз уж сами не могли 
придумать ничего умного, выжидали, пока другие наделают глупостей. Чтобы 
создать впечатление, будто они готовятся напасть на стоявших против них на 
другом берегу гладиаторов293 и в то же время не дать своим солдатам разлениться,
 они начали строить мост через Пад. Корабли расставили на равных расстояниях 
друг от друга, связали их крепкими балками, перекинутыми от носа к носу и от 
кормы к корме, а чтобы мост не снесло, суда укрепили якорями, удерживавшими их 
носом прямо против течения; якорные канаты, однако, не были натянуты и свисали 
свободно: если бы вода прибыла, корабли всплыли бы и мост остался бы цел. Мост 
замыкался башней, построенной на переднем корабле, откуда можно было, пользуясь 
машинами и метательными снарядами, обстреливать позиции врага. Отонианцы на 
своем берегу тоже возвели башню, откуда осыпали противника камнями и 
зажигательными стрелами294.
      35.  Посредине реки был остров. Пока гладиаторы собирались добраться до 
него на кораблях, германцы переплыли реку и захватили его. Увидев, что на 
острове скопилось их довольно много, Макр посадил на быстроходные суда отборных 
гладиаторов и напал на германцев. Однако гладиаторы по своему боевому опыту не 
могли сравниться с солдатами, да и стрелять с качающихся кораблей им было 
гораздо труднее, чем германцам, стоявшим на твердой земле. Они перебегали от 
одного борта к другому, суда от этого раскачивались все сильнее, пока, наконец, 
бойцы, назначенные первыми выскочить на берег, не смешались в одну 
беспорядочную толпу с гребцами. Тут-то германцы по мелководью бросились к 
кораблям, хватались за корму, вскакивали на борт, тащили суда за собой и топили 
их. Все это происходило на глазах обеих армий, и чем громче радовались 
вителлианцы, тем больше отонианцы проникались ненавистью к Макру, который все 
это затеял и довел их до такого разгрома.
      36.  Сражение кончилось тем, что уцелевшие и не попавшие в руки германцев 
корабли вернулись восвояси. Солдаты требовали казни Макра; кто-то издали метнул 
в него дротик; он был ранен и несомненно погиб бы, если бы трибуны и центурионы 
не подоспели ему на помощь. Через некоторое время Вестриций Спуринна по приказу 
Отона оставил в Плаценции небольшой гарнизон и, выступив из города, 
присоединился к основным силам армии. Во главе войск, которыми командовал 
прежде Макр, Отон поставил кандидата в консулы Флавия Сабина295. Солдаты 
радовались, как всегда при смене командира; командиры же, видя, что в войсках 
все чаще вспыхивают бунты, неохотно соглашались командовать такой разложившейся 
армией.
      37.  У некоторых писателей296 мне доводилось читать, будто войска боялись,
 что война затянется, и испытывали отвращение к обоим принцепсам, о 
преступлениях и низостях которых с каждым днем говорили все более открыто; 
будто они поэтому подумывали, не отказаться ли им вообще от вооруженной борьбы 
и либо принять всем вместе какое-то решение, либо поручить сенату выбрать 
нового императора; будто командиры отонианской армии потому и советовали 
всячески затягивать кампанию, что искали нового принцепса и возлагали главные 
надежды на Паулина, — старшего среди консуляриев, прекрасного полководца, 
стяжавшего своими британскими походами громкую славу. Вполне допуская, что были 
люди, в глубине души предпочитавшие спокойствие распрям, а хорошего и ничем не 
запятнанного принцепса — двум дурным и преступным, я в то же время не думаю, 
будто такой трезвый человек, как Паулин, живя в на редкость испорченное время, 
мог ожидать от черни благоразумия и надеяться, что люди, нарушившие мир из 
любви к войне, теперь откажутся от войны из любви к миру. Трудно поверить, 
кроме того, чтобы такое единодушие могло охватить армию, состоявшую из 
разнородных частей, отличных друг от друга по языку и обычаям; да и вряд ли 
легаты и командиры, хорошо знавшие, насколько большинство из них погрязло в 
долгах, распутстве и преступлениях, стали бы терпеть императора, который не был 
бы столь же обесславлен, как они, и не зависел бы во всем от их услуг.
      38.  Жажда власти, с незапамятных времен присущая людям, крепла вместе с 
ростом нашего государства и, наконец, вырвалась на свободу. Пока римляне жили 
скромно и неприметно, соблюдать равенство было нетрудно, но вот весь мир 
покорился нам, города и цари, соперничавшие с нами, были уничтожены, и для 
борьбы за власть открылся широкий простор. Вспыхнули раздоры между сенатом и 
плебсом; то буйные трибуны297, то властолюбивые консулы одерживали верх один 
над другим; на Форуме и на улицах Рима враждующие стороны пробовали силы для 
грядущей гражданской войны. Вскоре вышедший из плебейских низов Гай Марий и 
кровожадный аристократ Луций Сулла оружием подавили свободу, заменив ее 
самовластьем298. Явившийся им на смену Гней Помпей был ничем их не лучше, 
только действовал более скрытно; и с этих пор борьба имела одну лишь цель — 
принципат. У Фарсалии и под Филиппами легионы, состоявшие из римских граждан, 
не поколебались поднять оружие друг против друга, — нечего и говорить, что 
войска Отона и Вителлия тоже не сложили бы оружие по доброй воле. Все тот же 
гнев богов и все то же людское безумие толкали их на борьбу друг с другом, все 
те же причины породили и эту преступную войну, и только из-за бездарности 
правителей подобные войны оканчиваются после первой же битвы299. Однако 
размышления о нравах былых и нынешних времен завели меня слишком далеко; 
возвращаюсь к моему рассказу.
      39.  После того как Отон отправился в Брикселл, весь почет, подобающий 
главнокомандующему, выпал на долю брата его Тициана, действительную же власть 
сосредоточил в своих руках префект претория Прокул. Цельз и Паулин, с их умом и 
дальновидностью, оказались не у дел, и им ничего не оставалось, как прикрывать 
своим званием полководцев ошибки, которые совершали другие. Трибуны и 
центурионы, видя, что лучшие люди в опале, а худшие в силе, помалкивал