ием, 
сулившим рождение сильных мужей".]: их разделяли на шесть прядей и укладывали 
вокруг головы. На голову надевали венок из цветов, собранных самой невестой 
(это были вербена и майоран), и накидывали покрывало, несколько спуская его на 
лицо. Покрывало это по своему огненному, желто-красному цвету называлось 
flammeum. На тунику надевалась палла такого же яркого цвета, как и покрывало; 
желтой была и обувь.
   В этом свадебном наряде невеста, окруженная своей семьей, выходит к жениху, 
его друзьям и родным. Брачная церемония начинается с ауспиций. Надо было узнать,
 благосклонно ли отнесутся боги к союзу, который сейчас заключается. 
Первоначально следили действительно за полетом птиц [130 - Плиний писал, что 
ястреб, которого называли «эгифом» и у которого одна нога была короче другой, 
«был благоприятнейшим знамением в брачных делах» (x. 21).], но уже в I в. до н.
э. во всяком случае, а может быть, и раньше, гадали по внутренностям животного, 
чаще всего свиньи. О том, что знамения благополучны, жениху и невесте громко 
сообщали в присутствии собравшихся, иногда многочисленных гостей; на свадьбу 
приглашали родственников и друзей; не явиться на такое приглашение было 
неприлично; в числе «бездельных дел», которые наполняют его день в Риме, Плиний 
Младший называет и этот долг вежливости (epist. I. 9. 2). Десять свидетелей 
подписывали брачный контракт и ставили к нему свои печати, хотя контракт этот и 
не был обязательным: «…настоящим браком будет тот, который заключен по желанию 
сочетающихся, хотя бы никакого контракта и не было» (Quint. V. 11. 32 из 
Цицероновых «Топик»). В этих «брачных табличках» (tabulae nuptiales или 
dotales) [131 - На саркофагах с изображением брачной церемонии жених часто 
держит в руках контракт, только не в виде табличек, а в виде свитка.] 
указывалось и определялось то приданое, которое приносила с собой жена. Жених и 
невеста тут же объявляли о своем согласии вступить в брак, и невеста 
произносила знаменитую формулу: «Где ты Гай, там и я – Гайя» [132 - Моммсен 
объяснял эту формулу таким образом: невеста торжественно заявляет о своем 
вхождении в род мужа, принимая его родовое имя. «Гай» – это здесь не имя 
собственное, а родовое, каким и было в старину (r?m. forsch. i. 11 сл.). 
Плутарх толковал ее по-другому: «…где ты господин и хозяин, там и я госпожа и 
хозяйка» (quest. rom. 30).]; присутствующие громко восклицали: «Будьте 
счастливы!»; pronuba (слово непереводимое) – почтенная женщина, состоящая в 
первом браке, соединяла правые руки жениха и невесты: dextrarum iunctio (этот 
символ дружеского и сердечного единения часто бывает представлен на 
саркофагах); и затем начинался пир, затягивавшийся обычно до позднего вечера, 
дотемна. Бывал он иногда очень роскошен; Август законом установил норму трат на 
свадебное угощение: тысячу сестерций (Gell. II. 24. 14). За столом обязательно 
подавались особые пирожные – mustacea [133 - Катон оставил рецепт их; судя по 
щедрости, с которой он отпускал на них продукты, это были пирожные 
действительно для торжественных случаев: модий самой лучшей муки замешивался на 
молодом вине (mustum); в тесто клали два фунта свиного жира и фунт творогу, 
кусочки коры с лавровых веточек и пекли на лавровых листьях (de agr. 121).], 
которые гости уносили с собой.
   После пира начиналась вторая часть брачного церемониала: deductio – проводы 
невесты в дом жениха. Память об отдаленном прошлом, когда невесту похищали, 
сохранилась в обычае «делать вид, будто девушку похищают из объятий матери, а 
если матери нет, то ближайшей родственницы» (Fest. 364). Процессия, в которой 
принимали участие все приглашенные, двигалась при свете факелов под звуки 
флейт; невесту вели за руки двое мальчиков, обязательно таких, у которых отец и 
мать были в живых; третий нес перед ней факел, не из соснового дерева, как у 
всех, а из боярышника (Spina alba): считалось, что злые силы не смеют 
подступиться к этому дереву; зажигали этот факел от огня на очаге невестиного 
дома. За невестой несли прялку и веретено, как символы ее деятельности в доме 
мужа; улицы, по которым шла свадебная процессия, оглашались пением насмешливых 
и непристойных песен, которые назывались фесценнинами [134 - Название это 
происходит не от этрусского города Фесцении, как думали раньше, а от fascinum – 
phallus, которому приписывалась большая магическая сила, отвращающая колдовство 
и злые силы (porph. ad hor. epod. 8. 18). Припевом к ним служило восклицание 
«talasse!», смысл которого не был вполне ясен и современникам. Обычно его 
производят от имени рано забытого италийского божества Таласса, или Талассиона; 
Мерклин полагал, что это прозвище бога Конса, на празднике которого были 
похищены сабинянки (ind. schol. dorpat., 1860. С. 13). Древние ставили его в 
связь с talaros – «корзинка для пряжи» и видели в этом слове указание на 
будущую работу хозяйки в доме.]. В толпу, сбежавшуюся поглазеть, пригоршнями 
швыряли орехи в знак того, как объясняли древние, что жених вступает теперь в 
жизнь взрослого и кончает с детскими забавами (Serv. ad Verg. ecl. 8. 29; Cat. 
61. 125). Вернее, конечно, другое: орехи символизировали плодородие, и 
разбрасывание их было символическим обрядом [135 - В некоторых местах Франции 
молодых осыпали орехами, иногда даже в церкви. Осыпание зерном при старых 
деревенских свадьбах у нас имело такое же значение.], который должен был 
обеспечить новой семье обильное потомство.
   Подойдя к дому своего будущего мужа, невеста останавливалась, мазала двери 
жиром и оливковым маслом и обвивала дверные столбы шерстяными повязками; жир и 
масло означали обилие и благоденствие, повязки имели обычное значение 
посвящения и освящения. Молодую переносили на руках через порог, чтобы она не 
споткнулась (это было бы дурным знамением); муж «принимал ее водой и огнем»: 
обрызгивал водой из домашнего колодца и подавал ей факел, зажженный на очаге 
его дома. Этим обрядом молодая жена приобщалась к новой семье и ее святыням. 
Она обращалась с молитвой к богам, покровителям ее новой брачной жизни: pronuba 
усаживала ее на брачную постель, и брачный кортеж удалялся.
   Наут