| |
clem. I. 15. 1). Он же рассказывает, что Тарий сам держал суд над своим юным
сыном, уличенным в составлении планов отцеубийства. На суд этот были приглашены
родственники и сам Август. И только при Константине казнь сына объявляется
убийством.
Ребенка, которого «поднял» отец, купали, заворачивали в пеленки [104 -
Купание происходило в корыте; воду наливать врачи рекомендовали теплую, а не
ледяную, как это было принято у германцев и скифов. Хорошо было положить в воду
соли. Пеленки были обычно белого цвета, шерстяные, мягкие. Соран, врач, живший
при Траяне, оставил подробное наставление о том, как следует пеленать младенца.
] и укладывали в колыбель. На восьмой день девочке и мальчику на девятый
нарекали имя; день этот (dies lustricus) был семейным праздником: собирались
близкие, приносилась жертва, очищавшая ребенка и мать, и устраивалось угощение,
соответствовавшее достатку родителей. Крохотное беспомощное существо было
особенно легкой и привлекательной добычей для таинственных злых сил, которые
всегда начеку: к спящему младенцу ночью подлетают стриги, страшные существа с
загнутым клювом и крючьями вместо когтей, которые роются во внутренностях
малютки и упиваются его кровью (Ov. fast. VI. 133—140). Ничего не стоит
сглазить ребенка: человек часто сам не знает, что у него злой глаз; есть ведь
отцы, которым матери боятся показать их собственных детей. Ребенка надо
защитить и охранить: против сглаза помогает черный непрозрачный камень, который
называется antipathes (Pl. XXXVII. 145): его следует надеть новорожденному на
шею. Предохранят его также кораллы (Pl. XXXII. 24) и янтарь (Pl. XXXVII. 50), а
если ребенку повесить волчий зуб, у него легко прорежутся зубы, и он не будет
подвержен испугу (Pl. XXVIII. 257). Золото отвращает всякое колдовство (Pl.
XXXIII. 84), и ребенку дарят маленькие золотые вещички (crepundia), которые
служат ему одновременно и игрушками, и амулетами. Их нанизывают на цепочку или
на шнурок и вешают через плечо или на шею. Героиня Плавтова «Каната»
перечисляет некоторые из таких игрушек-амулетов: крохотный золотой меч, золотой
топорик, серпик, две руки, соединенные в рукопожатии, золотая булла.
Сохранились целые ожерелья этих амулетов; одно из них, между прочим, найдено в
Керчи [105 - Об этих амулетах см. старую, но превосходную статью О. Яна (O.
Jahn. (?ber Aberglauben des b?sen Blicks bei den Alten. Ber. d. Verhandl. d.
S?chsisch. Gesellsch., 1855. Bd. VII. C. 28-110).]. Особое место среди них
занимает названная и у Плавта булла. Это раскрывающийся медальон
чечевицеобразной формы, в который вкладывали какой-нибудь амулет, да и сама
булла служила им. Первоначально носить золотую буллу имели право только дети
знатных семейств, позже – все свободнорожденные, и здесь разницу создавало
только наличие средств: бедные люди надевали на своих детей кожаные буллы.
Мальчики носили их до дня своего совершеннолетия. Теперь им, взрослым людям,
колдовство уже не так страшно, и в этот день медальоны вешают около изображения
домашних Ларов как жертву им (Pers. 5. 31).
В старых и старозаветных римских семьях новорожденного кормила мать; так
было в доме у Катона (Plut. Cato mai, 20). Фаворин, друг Плутарха и Фронтона,
произнес целую речь в защиту обычая, при котором «мать целиком остается матерью
своего ребенка… и не разрывает тех уз любви, которые соединяют детей и
родителей», поручая ребенка кормилице, «обычно рабыне, чужестранке, злой,
безобразной, бесстыдной пьянице» (Gell. XII. 1). На саркофагах с изображениями
сцен из детской жизни мы часто увидим мать, кормящую ребенка.
Обычай брать для новорожденного кормилицу стал, однако, к концу республики
очень распространенным; Цицерон по крайней мере пишет, что его современники
«всасывают заблуждения с молоком кормилицы» (не матери – Tusc. III. 1. 2).
Кормилицы упоминаются в ряде надписей; иногда кормилица с гордостью сообщает,
кто были ее вскормленниками: у семи правнуков Веспасиана была кормилицей Тация
(CIL. VI. 8942).
Кормилица часто оставалась в доме и после того, как ее питомец подрос (Iuv.
14. 208 и схолия к этому месту). Она забавляет его, болтает с ним, рассказывает
ему сказки, которые вызывают пренебрежительную усмешку в образованных кругах –
«старушечьи россказни» (Cic. de nat. deor. III. 5. 12; Tib. I. 3. 84; Hor. sat.
II. 6. 77), и которые были бы кладом для современного этнографа. Эта рабыня или
отпущенница, преданная, любящая, сроднившаяся с ребенком, который вырос на ее
руках, постепенно превращалась из служанки в своего человека, жившего радостями
и печалями семьи. Нередко случалось, что няня переселялась в новую семью своей
питомицы, когда та выходила замуж. Женская и детская половины дома оставались
тем местом, где она была помощницей, доверенным лицом и правой рукой своей
молодой госпожи, вместе с ней переживая радости и печали ее новой семейной
жизни.
К мальчикам приставляли «педагога» – старого, почтенного раба или
отпущенника, обычно грека, чтобы дети еще в раннем возрасте выучивались
греческому языку. «Педагог» исполнял обязанности нашего «дядьки» XVIII в.,
сопровождал всюду своего питомца, учил его хорошим манерам – «так следует
ходить, так вести себя за обедом» (Sen. epist. 94. 8), дирал за уши, а иногда
прибегал и к более крутым мерам; император Клавдий жаловался на свирепость
своего дядьки (Suet. Claud. 2. 2); перед Харидемом, дядькой Марциала, трепетал
весь дом, и старик не унимался в своих наставлениях поэту, когда тот уже брил
бороду (Mart. XI. 39).
Дети, подрастая, принимались за игры. Братья и сестры росли вместе: играли,
ссорились, поколачивали друг друга, плакали и мирились по сто раз на дню. Им
покупали игрушки, ценность которых зависела, конечно, от состояния родителей,
но «сюжеты» которых были неизменно одинаковы: глиняные раскрашенные звери и
животные, повозочки и специально для девочек куклы, часто с подвижными членами.
Одну такую куклу, вырезанную из дуба и прекрасно сохранившуюся, нашли в Риме;
на пальцах у нее были надеты миниатюрные кольца. Так же, как и теперь, у кукол
имелось свое «хозяйство»: одежда, которую шили иногда заботливые руки няни или
матер
|
|
