м, 
а может быть, частными предпринимателями: нет ни эпиграфического, ни 
литературного материала, который позволил бы разрешить этот вопрос.], и мы не 
можем судить о том, как их собирались отделывать внутри, но уже самый план их 
говорит о том, насколько прихотливее и взыскательнее стали помпейцы за то 
столетие, которое отделяет постройку Малых бань от постройки Центральных. На 
большой палестре (200 м2 с лишним) устроен под открытым небом, как и при 
Стабиевых банях, бассейн для обмывания, но он вдвое больше (около 60 м2). 
Отдельного фригидария нет, но в аподитерии поставили ванну, наполнявшуюся 
холодной водой: очевидно, решили, что с любителей холодного купания хватит и ее 
место с бассейном на палестре. Все три помещения – аподитерий, тепидарий и 
кальдарий – выходят на палестру каждое тремя широкими, обращенными на юго-запад 
окнами. С полудня помещения эти были залиты солнцем, и посетители, по слову 
Сенеки, «могли вариться при ярком свете» (вспомним, как скупо были освещены и 
Малые, и Стабиевы бани). Для того чтобы «вариться», в Центральных банях было 
достаточно места: не только кальдарий, но и тепидарий должны были прогреваться 
горячим воздухом, который шел под полом и поднимался по стенам; имелся еще 
laconicum, где можно было пропотеть, «выпариться» в горячем сухом воздухе. Эта 
сухая баня считалась очень полезной, «если из организма надо было извлечь 
испорченные соки» (Cels. II. 17).
   И в Малых, и в Стабиевых банях было женское отделение; в Центральных его нет.
 Мылись здесь мужчины в одно время, а женщины в другое? В маленьких городках, 
где не было средств выстроить особое отделение для женщин, так и поступали; в 
уже упомянутом Випаске, например, женщинам полагалось мыться в первую половину 
дня, а мужчинам во вторую, после 2-3 часов дня. Предназначались Центральные 
бани для одних мужчин? Или женщины и мужчины мылись вместе? Что такой обычай 
существовал в Риме, мы это знаем, но все эти Галлы, Савфеи и Лекании, которых 
поминает Марциал и которые мылись «вместе с юношами и стариками» (III. 51 и 72; 
VII. 15; XI. 47 и 75), были женщинами определенного типа. К ним можно добавить 
еще эмансипированных любительниц спорта, которые мелькают у Марциала и Ювенала, 
и, возможно, женщин типа Клодии, любовницы Катулла. Во всяком случае Плиний 
имел основание взывать к тени Фабриция: «О, если бы он увидел… женщин, которые 
моются вместе с мужчинами!» (XXXIII. 153), а императоры – издавать 
запретительные постановления. Адриан «установил раздельное мытье для мужчин и 
женщин» (Hist. Aug. Adr. 18. 10), но, видимо, распоряжение это было вскоре 
забыто, так как Марку Аврелию пришлось сызнова «воспретить совместное мытье» 
(Hist. Aug. M. Ant. Philos. 23. 8). Гелиогабал разрешил его и сам «всегда мылся 
вместе с женщинами» (Heliog. 31. 7). Александр Север вновь запретил «смешанные 
бани» (Alex. Sev. 24. 2).
   «Бани, любовь и вино – до старости жили мы вместе»: неизвестный автор 
поставил слово «бани» впереди по требованию гексаметра, но они вправе занять 
это место и по своему значению в жизни древнего римлянина. Ежедневное посещение 
бани – оно вошло в обычай с I в. н.э. – предписывалось элементарным правилом 
гигиены, требовавшей соблюдения физической чистоты: в южном климате, под 
знойным солнцем, в тесноте, пыли и грязи городских улиц и квартир-конур это 
требование без ежедневного мытья было бы неосуществимо. Затем баня, по 
воззрениям тогдашней медицины, принадлежала к числу действенных врачебных 
средств, и при лечении некоторых болезней без нее нельзя было обойтись. А кроме 
того, бани были местом встреч и сборищ, веселых игр и спортивных радостей. 
Марциал, перечисляя то, чем красна жизнь, называет рядом с избранными книгами 
баню (II. 48). На одной из плит Тимгадского форума выцарапана игральная доска, 
и в ее клеточки какой-то досужий игрок постарался вписать формулу, которая 
объясняла, в чем смысл жизни: «охотиться, мыться, играть [в кости], смеяться – 
это вот жизнь». Мы видели, с каким вкусом и усердием помпейцы украшали свои 
бани, а Помпеи были только небольшим и невидным городом. Богачи, современники 
Сенеки и Марциала, превращают свои бани в настоящие дворцы, где «один человек 
располагает пространством не для одного» (Mart. XII. 50. 2). Хозяин убирает их 
статуями и колоннами, которые «ничего не поддерживают», но поставлены как 
украшение и показатель затраченных средств, устраивает искусственные водопады, 
чтобы слушать «шум воды, скатывающейся по ступеням», заказывает дорогие мозаики 
для полов; «мы дошли до таких прихотей, что желаем ступать только по 
драгоценным камням»; «наши бассейны обложены фасосским мрамором, который 
когда-то редко видели и в храме» (Sen. epist. 86. 6-7). Стены инкрустировали и 
облицовывали разным мрамором: по словам Марциала, в бане Клавдия Этруска, сына 
императорского отпущенника, «в одном месте зеленел тайгетский камень и 
состязались своей разной окраской толстые плиты, которые вырубили фригиец и 
житель Ливии» (Mart. VI. 42; Stat. Silv. I. 5). Иногда добавлялся еще мрамор из 
Кариста (Mart. IX. 75. 7) [101 - Зеленый лаконский (Тайгет – гора в Спарте) 
мрамор-серпентин, фригийский мрамор из Синнад (Великая Фригия), белый с 
фиолетовыми пятнами (pavonazzeto), ливийский из Нумидии, красновато-желтый 
(giallo antico). Мрамор из Кариста – зеленоватого цвета или с зелеными 
прожилками (cipollino). Карист – город на южном берегу Евбии.]. Вся эта роскошь 
меркнет, однако, перед императорскими термами в Риме.
   Первые термы выстроил в Риме Агриппа, завещавший их в бесплатное пользование 
римскому населению. Рядом с ними на Марсовом Поле построил свои термы Нерон 
(впоследствии они были отремонтированы Александром Севером, почему иногда и 
называются Александровыми). Недалеко от Неронова Золотого дома находятся термы 
Тита; к северо-востоку от них, почти рядом, были Траяновы термы, где в 
царствование этого императора мылись женщины. Позднее воздвигнуты были термы 
Каракаллы, официально именуемые Антониновыми; они находились около Аппиевой 
дороги, за Капенскими воротами, между Авентином и Целием. Между Квириналом и 
Виминалом лежали термы Диоклетиана, занимавшие 13 га. Тепидарий их Микеланджело 
превратил в церковь, существующую и поныне. Национальный Римский музей нашел 
себе приют в этих же развалинах.