От природы Тиберий был неглуп, характер имел сдержанный и скрытный. Как пишет 
Дион Кассий, «это был человек со многими хорошими и многими плохими качествами, 
и когда он проявлял хорошие, то казалось, что в нем нет ничего плохого, и 
наоборот» (Дион Касс. 58, 28).

Август играл судьбой Тиберия так же легко, как и судьбами всех своих 
родственников. Надумав женить его на своей дочери Юлии Старшей, Август не 
посчитался с тем, что Тиберий был очень привязан к своей жене Випсании 
Агриппине, от которой имел сына Друза Младшего и которая ждала второго ребенка.

Тиберий подчинился приказу Августа, развелся с любимой женой и женился на 
ненавистной Юлии Старшей.

«Для него это было безмерной душевной мукой: к Агриппине он питал глубокую 
сердечную привязанность. Юлия же своим нравом была ему противна – он помнил, 
что еще при первом муже она искала близости с ним, и об этом даже говорили 
повсюду. Об Агриппине он тосковал и после развода; и когда один только раз 
случилось ему ее встретить, он проводил ее таким взглядом, долгим и полным слез,
 что были приняты меры, чтобы она больше никогда не попадалась ему на глаза» 
(Свет. Тиб. 7).

Прожив некоторое время с Юлией Старшей, Тиберий в 6 г. до н. э. покинул Рим и 
уехал на остров Родос, где провел в добровольном изгнании восемь лет. После 
разрыва с Юлией он больше женат не был.

Август усыновил Тиберия только в 4 г., когда тому исполнилось уже 46 лет, и это 
был человек неприветливый, непроницаемый, надменный, лицемерный, хладнокровный 
и жестокий.

«В народе говорили, будто однажды после тайной беседы с Тибери-ем, когда тот 
ушел, спальники услышали слова Августа: «Бедный римский народ, в какие 
медленные челюсти он попадет!» Небезызвестно и то, что Август открыто и не 
таясь осуждал жестокий нрав Тиберия, что не раз при его приближении он обрывал 
слишком веселый или легкомысленный разговор, что даже усыновить его он 
согласился только в угоду упорным просьбам жены и, может быть, только в 
тщеславной надежде, что при таком преемнике народ скорее пожалеет о нем» (Свет. 
Тиб. 21).

Светоний так пишет о начале правления Тиберия: «Он созвал сенат и обратился к 
нему с речью, но, словно не в силах превозмочь свою скорбь о скончавшемся 
Августе, воскликнул с рыданиями, что лучше бы ему не только голоса, но и жизни 
лишиться, и передал текст речи для прочтения своему сыну Друзу Младшему.

Хотя Тиберий без колебаний вступил в обладание властью и стал ею пользоваться, 
хотя он уже окружил себя вооруженной охраной, залогом и символом господства, 
однако на словах он долго отказывался от власти, разыгрывая самую бесстыдную 
комедию. То он с упреком говорил умоляющим друзьям, что они и не знают, какое 
это чудовище – власть, то он двусмысленными ответами и хитрой нерешительностью 
держал в напряженном неведении сенат, подступавший к нему с коленопреклоненными 
просьбами. Некоторые даже потеряли терпение, а кто-то среди общего шума 
воскликнул: «Пусть он правит или пусть уходит!» Кто-то в лицо ему заявил, что 
иные медлят делать то, что обещали, а он медлит обещать то, что уже делает. 
Наконец, словно против воли, с горькими жалобами на тягостное рабство, 
возлагаемое им на себя, он принял власть. Но и тут он постарался внушить 
надежду, что когда-нибудь сложит с себя власть; вот его слова: «…до тех пор, 
пока вам не покажется, что пришло время дать отдых и моей старости» (Свет. Тиб. 
23-24).

«А в Риме тем временем принялись соперничать в изъявлении раболепия консулы, 
сенаторы, всадники. Чем кто был знатнее, тем больше он лицемерил и подыскивал 
подобающее выражение лица, дабы не могло показаться, что он или обрадован 
кончиною Августа, или, напротив, опечален началом нового принципата: так они 
перемешивали слезы и радость, скорбные сетования и лесть» (Тац. Анн. I, 7).

Сенат раболепствовал перед Тиберием столь откровенно, что у того вошло в 
привычку, «покидая здание сената, произносить по-гречески: «О люди, созданные 
для рабства!» Очевидно, даже ему, при всей его ненависти к гражданской свободе, 
внушало отвращение столь низменное раболепие» (Тац. Анн. III, 65).

При Тиберий, по образному определению Тацита, «еще сохранялись следы умиравшей 
свободы» (Тац. Анн. I, 74).

Тиберий оставил сенату некоторую видимость его былого величия и иногда на 
заседаниях хранил молчание, не пользуясь правом принцепса заявить первым о 
своем мнении. Правда, сенаторы от такого «уважения к свободе» чувствовали себя 
еще хуже, ибо им трудно было догадаться, чего хочет скрытный император.

Тиберий навсегда лишил народное собрание права выбора должностных лиц; это 
право он передал сенату.