к. Потом он объявил воинский набор по 
городским трибам, но никто годный к службе не явился; тогда он потребовал от 
хозяев известное число рабов и отобрал из челяди каждого только самых лучших, 
не исключая даже управляющих и писцов. (2) Всем сословиям приказал он 
пожертвовать часть своего состояния, а съемщикам частных домов и комнат – 
немедля принести годовую плату за жилье в императорскую казну. С великой 
разборчивостью и строгостью он требовал, чтобы монеты были неистертые, серебро 
переплавленное, золото пробованное; и многие даже открыто отказывались от 
всяких приношений, в один голос предлагая ему лучше взыскать с доносчиков 
выданные им награды. 45. Еще более стал он ненавистен, стараясь нажиться и на 
дороговизне хлеба: так, однажды в голодное время александрийский корабль, о 
прибытии которого было объявлено, оказался нагружен песком [157] для 
гимнастических состязаний.
 (2) Всем этим он возбудил такое негодование, что не было оскорблений, какими 
бы его ни осыпали. На макушку его статуи привязали хохол [158] с греческой 
надписью: «Вот и настоящее состязание! Теперь несдобровать!» [159] . Другой 
статуе на шею повесили мех с надписью: «Сделал я все, что мог; но ты мешка не 
минуешь» [160] . На колоннах писали, что своим пением он разбудил галльского 
петуха [161] . А по ночам многие нарочно затевали ссоры с рабами и без устали 
призывали Заступника [162] .
 46. Пугали его также и явно зловещие сновидения, гадания и знаменья как старые,
 так и новые. Никогда раньше он не видел снов; а после убийства матери ему 
стало сниться, что он правит кораблем, и кормило от него ускользает, что жена 
его Октавия увлекает его в черный мрак, что его то покрывают стаи крылатых 
муравьев, то обступают и теснят статуи народов, что воздвигнуты в Помпеевом 
театре [163] , и что его любимый испанский скакун [164] превратился сзади в 
обезьяну, а голова осталась лошадиной и испускала громкое ржание. (2) В 
Мавзолее сами собой распахнулись двери и послышался голос, зовущий Нерона по 
имени. В январские календы только что украшенные статуи Ларов обрушились, как 
раз когда им готовились жертвы; при гадании Спор поднес ему в подарок кольцо с 
резным камнем, изображавшим похищение Прозерпины [165] ; во время принесения 
обетов при огромном стечении всех сословий с трудом отыскались ключи от 
Капитолия. (3) Когда в сенате читалась его речь против Виндекса, где говорилось,
 что преступники понесут наказание и скоро примут достойную гибель, со всех 
сторон раздались крики: «Да будет так, о Август!» Замечено было даже, что 
последняя трагедия, которую он пел перед зрителями, называлась «Эдип-изгнанник» 
и заканчивалась стихом:



    Жена, отец и мать мне умереть велят. 



 47. Между тем пришли вести, что взбунтовались и остальные войска. Узнав об 
этом во время пира, он изорвал донесение, опрокинул стол [166] , разбил оземь 
два любимых своих кубка [167] , которые называл «гомерическими», так как резьба 
на них была из поэм Гомера, и, взяв у Лукусты яд в золотом ларчике, отправился 
в Сервилиевы сады [168] . Самых надежных вольноотпущенников он отправил в Остию 
готовить корабли, а сам стал упрашивать преторианских трибунов и центурионов 
сопровождать его в бегстве. (2) Но те или уклонялись, или прямо отказывались, а 
один даже воскликнул:



   Так ли уж горестна смерть?.. [169] 



 Тогда он стал раздумывать, не пойти ли ему просителем к парфянам или к Гальбе, 
не выйти ли ему в черном платье к народу, чтобы с ростральной трибуны в горьких 
слезах молить прощенья за все, что было, а если умолить не удастся, то 
выпросить себе хотя бы наместничество над Египтом. Готовую речь об этом нашли 
потом в его ларце; удержал его, по-видимому, страх, что его растерзают раньше, 
чем он достигнет форума.
 (3) Дальнейшие размышления отложил он на следующий день. Но среди ночи, 
проснувшись, он увидел, что телохранители покинули его. Вскочив с постели, он 
послал за друзьями, и ни от кого не получив ответа, сам пошел к их покоям. Все 
двери были заперты, никто не отвечал; он вернулся в спальню – оттуда уже 
разбежались и слуги, унеся даже простыни, похитив и ларчик с ядом. Он бросился 
искать гладиатора Спикула или любого другого опытного убийцу, чтобы от его руки 
принять смерть, – но никого не нашел. «Неужели нет у меня ни друга, ни 
недруга?» – воскликнул он и выбежал прочь, словно желая броситься в Тибр.
 48. Но первый порыв прошел, и он пожелал найти какое-нибудь укромное место, 
чтобы собраться с мыслями. Вольноотпущенник Фаон предложил ему свою усадьбу 
между Соляной и Номентанской дорогами, на четвертой миле от Рима. Нерон, как 
был, босой, в одной тунике, накинув темный плащ, закутав голову и прикрыв лицо 
платком, вскочил на коня; с ним было лишь четверо спутников [170] , среди них – 
Спор.
 (2) С первых же шагов удар землетрясения и вспышка молнии бросили его в дрожь. 
Из ближнего лагеря до него долетали крики солдат, желавших гибели ему, а Гальбе 
– удачи. Он слышал, как один из встречных прохожих сказал кому-то: «Они гонятся 
за Нероном»; другой спросил: «А что в Риме слышно о Нероне?» Конь шарахнулся от 
запаха трупа на дороге, лицо Нерона раскрылось, какой-то отставно