и народ всякого звания сыпал ему из горстей и подолов. Наконец, обуянный 
страстью почувствовать эти деньги наощупь, он рассыпал огромные кучи золотых 
монет по широкому полу и часто ходил по ним босыми ногами или подолгу катался 
по ним всем телом.
 43. Войной и военными делами занялся он один только раз, да и то неожиданно. 
Однажды, когда он ехал в Меванию [114] посмотреть на источник и рощу Клитумна, 
ему напомнили, что пора пополнить окружавший его отряд батавских телохранителей 
[115] . Тут ему и пришло в голову предпринять поход в Германию; и без 
промедления, созвав отовсюду легионы и вспомогательные войска [116] , произведя 
с великой строгостью новый повсеместный набор, заготовив столько припасов, 
сколько никогда не видывали, он отправился в путь. Двигался он то стремительно 
и быстро, так что преторианским когортам иногда приходилось вопреки обычаям 
вьючить знамена на мулов, чтобы догнать его, то вдруг медленно и лениво, когда 
носилки его несли восемь человек [117] , а народ из окрестных городов должен 
был разметать перед ним дорогу и обрызгивать пыль. 44. Прибыв в лагеря, он 
захотел показать себя полководцем деятельным и строгим: легатов, которые с 
опозданием привели вспомогательные войска из разных мест, уволил с бесчестием, 
старших центурионов, из которых многим в их преклонном возрасте оставались 
считанные дни до отставки, он лишил звания, под предлогом их дряхлости и 
бессилия, а остальных выбранил за жадность и выслуженное ими жалованье сократил 
до шести тысяч [118] .
 (2) Однако за весь этот поход он не совершил ничего: только когда под его 
защиту бежал с маленьким отрядом Админий, сын британского царя Кинобеллина 
[119] , изгнанный отцом, он отправил в Рим пышное донесение, будто ему 
покорился весь остров, и велел гонцам не слезать с колесницы [120] , пока не 
прибудут прямо на форум, к дверям курии, чтобы только в храме Марса, перед 
лицом всего сената передать его консулам. 45. А потом, так как воевать было не 
с кем, он приказал нескольким германцам из своей охраны переправиться через 
Рейн, скрыться там и после дневного завтрака [121] отчаянным шумом возвестить о 
приближении неприятеля. Все было исполнено: тогда он с ближайшими спутниками и 
отрядом преторианских всадников бросается в соседний лес, обрубает с деревьев 
ветки и, украсив стволы наподобие трофеев [122] , возвращается при свете 
факелов. Тех, кто не пошел за ним, он разбранил за трусость и малодушие, а 
спутников и участников победы наградил венками нового имени и вида: на них 
красовались солнце, звезды и луна, и назывались они «разведочными». (2) В 
другой раз он приказал забрать нескольких мальчиков-заложников из школы [123] и 
тайно послать их вперед, а сам, внезапно оставив званый пир, с конницей 
бросился за ними вслед, схватил, как беглецов, и в цепях привел назад – и в 
этой комедии, как всегда, он не знал меры. Когда он вернулся на пир, солдаты 
ему донесли, что отряд вернулся из погони; на это он им предложил, как есть, не 
снимая доспехов, занять места за столом, и даже произнес, ободряя их, известный 
стих Вергилия [124] .



    Будьте тверды и храните себя для грядущих успехов. 



 (3) И в то же время он гневным эдиктом заочно порицал сенат и народ за то, что 
они, между тем, как Цезарь сражается среди стольких опасностей, наслаждаются 
несвоевременными пирами, цирком, театром и отдыхом на прекрасных виллах.
 46. Наконец, словно собираясь закончить войну, он выстроил войско на морском 
берегу, расставил баллисты и другие машины, и между тем, как никто не знал и не 
догадывался, что он думает делать, вдруг приказал всем собирать раковины в 
шлемы и складки одежд – это, говорил он, добыча Океана, которую он шлет 
Капитолию и Палатину [125] . В память победы он воздвиг высокую башню, чтобы 
она, как Фаросский маяк [126] , по ночам огнем указывала путь кораблям. Воинам 
он пообещал в подарок по сотне денариев каждому и, словно это было 
беспредельной щедростью, воскликнул: «Ступайте же теперь, счастливые, ступайте 
же, богатые!».
 47. После этого он обратился к заботам о триумфе. Не довольствуясь варварскими 
пленниками и перебежчиками, он отобрал из жителей Галлии самых высоких и, как 
он говорил, пригодных для триумфа , а также некоторых князей: их он приберег 
для торжества, заставив не только отрастить и окрасить в рыжий цвет волосы 
[127] , но даже выучить германский язык и принять варварские имена. Триремы, на 
которых он выходил в Океан, было приказано почти все доставить в Рим сухим 
путем. А казнохранителям своим он написал, чтобы триумф они подготовили такой, 
какого никто не видел, но тратились бы на него как можно меньше: ведь в их 
распоряжении – имущество всего населения.
 48. Прежде, чем покинуть провинцию, он задумал еще одну чудовищную жестокость: 
истребить все легионы, бунтовавшие после смерти Августа, за то, что они держали 
когда-то в осаде его самого, младенцем, и его отца Германика, своего полководца.
 Его с трудом отговорили от этого безумного намеренья, но ничем не могли 
удержать от желанья казнить хотя бы каждого десятого. И вот, созвав легионеров 
на сходку, безоружных, даже без мечей, он окружил их вооруженною конницей; (2) 
но заметив, что многие догадываются, в чем дело, и пробираются к своему оружию, 
чтобы дать отпор, он бежал со сходки и прямо направился в Рим. Теперь всю свою 
ненависть он обратил на сенат; чтобы пресечь столь позорные для него слухи, он 
осыпал сенат угрозами, жалуясь даже на то, будто ему было отказано в законном 
триумфе, между тем как незадолго до того сам под страхом смерти запретил 
назначать ему почести [128] . 49. Потому-то, когда в пути к нему явились 
представители высшего сословия, умоляя его поспешить, он ответил им громовым 
голосом: «Я приду, да, приду, и со мною – вот кто», – и похлопал по рукояти 
меча, висевшего на поясе. А в эдикте он объявил, что возвращается только для 
тех, кто его желает, – для всадников и народа; для сената же он не будет более 
ни гражданином, ни принцепсом. (2) Он даже запретил кому-либо из сенаторов 
выходить к нему навстречу. Таким-то обр