:



    Горят огни над прахом Основателя. 



 Обратись к Фрасиллу [240] , спутнику Тиберия, который лежал за столом против 
него и не знал, в чем дело, он спросил, из какого поэта, по его мнению, этот 
стих? Тот замялся; тогда Август добавил:



    Ты видишь: в честь Масгабы пышут факелы! — 



 и повторил вопрос. А когда тот только и мог ответить, что стихи прекрасны, чьи 
бы они ни были, он расхохотался и стал осыпать его шутками.
 (5) Вскоре он переехал в Неаполь, хотя желудок его еще не оправился от 
перемежающихся приступов болезни. Тем не менее он посетил гимнастические 
состязания, учрежденные в его честь, и проводил Тиберия до условленного места; 
но на обратном пути болезнь усилилась, в Ноле он слег, а Тиберия вернул с 
дороги [241] . С ним он долго говорил наедине, и после этого уже не занимался 
никакими важными делами.
 99. В свой последний день он все время спрашивал, нет ли в городе беспорядков 
из-за него. Попросив зеркало, он велел причесать ему волосы и поправить 
отвисшую челюсть. Вошедших друзей он спросил, как им кажется, хорошо ли он 
сыграл комедию жизни? И произнес заключительные строки:



    Коль хорошо сыграли мы, похлопайте 
    И проводите добрым нас напутствием. 



 Затем он всех отпустил. В это время кто-то только что прибыл из Рима; он стал 
расспрашивать о дочери Друза, которая была больна, и тут внезапно испустил дух 
на руках у Ливии, со словами: «Ливия, помни, как жили мы вместе! Живи и 
прощай!» [242] 
 Смерть ему выпала легкая, какой он всегда желал. (2) В самом деле, всякий раз, 
как он слышал, что кто-то умер быстро и без мучений, он молился о такой же  
доброй смерти для себя и для своих – так он выражался. До самого последнего 
вздоха только один раз выказал он признаки помрачения, когда вдруг испугался и 
стал жаловаться, что его тащат куда-то сорок молодцов. Но и это было не столько 
помрачение, сколько предчувствие, потому что именно сорок воинов-преторианцев 
вынесли потом его тело к народу.
 100. Скончался он в той же спальне, что и его отец Октавий, в консульство двух 
Секстов, Помпея и Апулея, в четырнадцатый день до сентябрьских календ, в 
девятом часу дня, не дожив тридцати пяти дней до полных семидесяти шести лет.
 (2) Тело его от Нолы до Бовилл несли декурионы муниципиев и колоний. Шли они 
по ночам из-за жаркого времени, а днем оставляли тело в базилике или в главном 
храме [243] каждого городка. В Бовиллах его всем сословием приняли всадники, 
внесли в столицу и поместили в сенях его дома. Сенаторы соперничали между собой,
 ревностно изыскивая, как пышнее устроить его похороны и прославить его память. 
В числе других почестей некоторые предлагали, чтобы шествие следовало через 
триумфальные ворота [244] , впереди несли статую Победы [245] из здания сената, 
а заплачку пели мальчики и девочки из лучших семейств; другие – чтобы в день 
похорон вместо золотых колец все надели железные; третьи – чтобы прах его 
собирали жрецы высочайших коллегий. (3) Кто-то убеждал перенести название 
августа на сентябрь, потому что в августе он умер, а в сентябре родился; другой 
предлагал все время от его рождения до кончины именовать веком Августа и под 
этим названием занести в летописи. Однако в принятых почестях мера все же была 
соблюдена. Похвальные речи ему говорились дважды: Тиберием – перед храмом 
Божественного Юлия и сыном Тиберия – Друзом – перед старой ростральной трибуной 
[246] . Сенаторы на своих плечах отнесли его на Марсово поле и там предали 
сожжению. (4) Нашелся и человек преторского звания [247] , клятвенно заявивший, 
что видел, как образ сожженного воспарил к небесам. Самые видные всадники, в 
одних туниках, без пояса, босиком, собрали его останки и положили в мавзолей 
[248] . Это здание между Фламиниевой дорогой и берегом Тибра выстроил сам 
Август в свое шестое консульство и тогда же отдал в пользование народу 
окрестные рощи и места для прогулок.
 101. Завещание его, составленное в консульство Луция Планка и Гая Силия, в 
третий день до апрельских нон [249] , за год и четыре месяца до кончины, 
записанное в двух тетрадях частью его собственной рукой, частью его 
вольноотпущенниками Полибом и Гиларионом, хранилось у весталок и было ими 
представлено вместе с тремя свитками, запечатанными таким же образом. Все это 
было вскрыто и оглашено в сенате. (2) Наследниками в первой степени он назначил 
Тиберия в размере двух третей и Ливию [250] в размере одной трети; им он 
завещал принять и его имя. Во второй степени он назначил наследниками Друза, 
сына Тибе