овало о том, что он всеми оставлен. Подумайте, в 
самом деле в Риме было великое множество поверенных, людей красноречивых и 
уважаемых. Неужели ни один из них не согласился бы защищать римского всадника, 
знатного члена своей общины, если бы честь дозволяла ему выступить защитником в 
подобного рода деле? Что же касается Квинкция, то вел ли он хоть одно дело до 
того в продолжение всех своих 50 лет? Видел ли его кто-либо в роли, не говорю 
поверенного, но хотя бы „адвоката“ или хвалителя? Всею популярностью, которой 
он пользовался некоторое время в известном классе людей, он был обязан тому 
обстоятельству, что ему удалось первому занять долго пустовавший амвон, то 
место, с которого после возвращения Суллы перестал было раздаваться голос 
трибуна, и что он вернул отвыкшей уже от сходок толпе некоторое подобие 
прежнего обычая. Но зато как возненавидели его вскоре его собственные 
приверженцы, те самые люди, благодаря которым он достиг своего возвышения! И 
это вполне понятно: достаточно вспомнить — не говоря уже о его высокомерном 
характере — его лицо, его костюм, одну его свешивавшуюся до пят пурпурную тогу».

 Так шельмовал Цицерон Л. Квинкция, одного из главнейших вожаков партии Цетега, 
ведущую фигуру форума 74 года, полного разгула народных страстей.
 А что происходило в то же время в Испании и Малой Азии, на театрах военных 
действий?




 Глава пятая
 ДЕЛА ЗАРУБЕЖНЫЕ



 I

 Весной 74 года, получив подкрепления из Италии в виде двух легионов, Помпей и 
Метелл из своих зимних лагерей вновь двинулись к Иберу. Серторий и Перперна с 
двумя армиями двинулись им навстречу. Стороны не успели еще помериться силами, 
как большое количество римлян-эмигрантов стало покидать армию Сертория и бежать 
к Помпею и Метеллу.
 Столь удивительное для многих явление (Серторий находился на вершине 
могущества и имел огромную армию в 150 тысяч человек) объяснялось тем, что в 
Италии уже начались волнения рабов. И для всех сторонников Сертория, бывших 
италийских рабовладельцев без различия в групповых оттенках, встал вопрос: как 
отнестись к этому? Следует ли пойти на мир с партийными врагами — сулланцами 
для общей борьбы с мятежными рабами? Или надо предоставить возможность рабам 
бить своих партийных противников?
 В результате дискуссий среди марианской верхушки в Испании начался раскол. 
Левое крыло, хотя и не без колебаний, высказалось за продолжение военных 
действий против сулланцев. Правое крыло требовало заключения немедленного мира 
с консервативной партией и возвращения з Италию для участия в войне с общим 
врагом — восставшими рабами.
 Борьба групп в марианском сенате сопровождалась непрерывными интригами друг 
против друга, тайными переговорами с Помпеем и Метеллом, секретной перепиской с 
ведущими деятелями сената.
 Там также не было единого мнения в отношении сергориапцев. За соглашение с 
ними стояли М. Красс и П. Цегег. Цетегу казалось легко найти общий язык с 
серториапцамн, как бывшему марианцу. Красс, как деловой человек и финансист, ни 
к кому не испытывал вечной ненависти и руководствовался во всем исключительно 
выгодой; выгода же прекращения войны с Серторием и сосредоточения всех сил 
государства против собственных мятежных рабов представлялась совершенно 
несомненной.
 Но далеко не все в сенате хотели соглашения. Твердые сулланцы (Кв. Катулл, Кв. 
Гортензий и др.) высказывались — и очень решительно! — против мира с заклятыми 
политическими врагами. Их поддерживал безусловно со своей группой Помпей. 
Последнему вовсе не хотелось попасть в двусмысленное положение при заключении 
мира с Серторием, не хотелось ему и далеко идущих уступок.
 Среднее положение занимала колебавшаяся группа консервативных реформаторов (Г. 
Котта, Л. Котта и др.).
 Положение римского сената было, естественно, выгоднее. Он находился у себя на 
родине и представлял ее. Напротив, его противники, марианский сенат в изгнании, 
находились в положении врагов отечества.
 И все-таки контакты между представителями двух сенатов и лагерей существовали. 
Эти тайные контакты (на одной стороне часто были дяди, на другой — племянники, 
на одной — отцы, на другой — сыновья) и многократные попытки к перетягиванию 
противников на свою сторону с 74 года начинают давать Помпею и Метеллу 
совершенно неоспоримый перевес.
 Желая вернуться в Италию и принять участие в войне против собственных 
восставших рабов (перед классовым противоречием с рабами все другие 
противоречия отходили на задний план), представители правого крыла марианцев 
начали перебегать к врагу. Все попытки Сертория остановить поток беглецов 
оказались безуспешными. Тогда разгневанный полководец, упрекая своих соратников 
в неверности, отстранил их от обязанностей телохранителей. Серторий заменил их 
стражей из кельтибероз, а на высшие командные должности стал выдвигать 
известных своей храбростью и воинским умением испанских аристократов. В 
результате римские части по службе часто оказывались в подчинении у последних.
 Эти перемены вызвали среди римлян-эмигрантов сильнейшее озлобление. Они 
считали несправедливым подвергаться обвин