йним любвеобилием. В 74 году 
Лукулл стал консулом. Убежденный аристократ, утомленный домашними неурядицами и 
тщетным ожиданием наград за свои староримские доблести, он стал подумывать: не 
внести ли существенные изменения в свои убеждения и образ жизни?
 К этому времени практически встал вопрос о Третьей Митридатовой войне. Как 
знаток восточных дел, Лукулл очень хотел получить командование, сулившее при 
победе великие богатства восточных царей. Но жеребьевка провинций обманула его 
надежды. Ему досталась Цизальпийская Галлия, где «не представлялось возможности 
совершить что-либо значительное» (Плутарх). Котте же, его товарищу, досталась 
Вифиния. Наместничество это являлось весьма выгодным, так как вновь 
образованная провинция была богатой. Но честолюбивому Котте хотелось принять 
участие в предстоящей войне не в качестве подчиненного лица. После долгих 
просьб перед вождями всех групп в сенате он сумел добиться поручения охранять 
вход в Пропонтиду (Мраморное море) из Черного моря. С флотом из 80 кораблей и 3 
легионами Котта поспешил отбыть в провинцию, куда и прибыл в конце мая.
 Одновременно на борьбу с пиратами отправился я претор М. Антоний (отец 
будущего триумвира М. Антония). Ему поручалось очистить от них море и завоевать 
Крит. Эта задача для претора, человека совсем невоенного, оказалась не по силам.
 Он был разбит вождями пиратов Ласфеном и Панаром у Кидонии (середина 74 г. до 
н.э.) и взят в плен, где и умер в 71 году. Эта победа вызвала ликование во всех 
пиратских эскадрах, которые рассматривали ее как воздаяние за победу отца М. 
Антония над киликийскими корсарами 30 лет назад.
 Помпей, сражаясь в Испании с Серторием, внимательно следил за римскими делами. 
Он был доволен неудачей своего соперника Лукулла с провинцией, поощряя своих 
сторонников и врагов любимого наперсника Суллы к большей решительности в 
организации государственного переворота. Причины к этому были самые серьезные: 
во-первых, все расширявшаяся война, ведшаяся отрядами рабов, во-вторых, крупные 
продовольственные затруднения, связанные с засухой 75 года (новый хлеб теперь 
надеялись получить только в августе 74 года); в-третьих, из-за вопиющих 
безобразий в суде.
 В 74 году на самом благоприятном для соискания популярности посту городского 
претора очутился Веррес. Среди его коллег находились П. Целий, Л. Кальпурний 
Пизон — председатели комиссий по уголовным делам. Должности эти, по словам 
Цицерона, были весьма грустными: «Посмотришь направо — слезы, скорбное одеяние, 
посмотришь налево — кандалы, доносчики; присяжным не хочется приходить — ты их 
требуешь, хочется уйти — ты их задерживаешь; осудил писца — вся корпорация 
против тебя; не преклонился пред сулланской системой ассигнаций — нажил врагов 
в массе хороших людей, в доброй части наших сограждан; отнесся строго к оценке 
гражданских исков — извлекший пользу забыл, поплатившийся помнит».
 Среди этих-то своих коллег — преторов Веррес имел пост самый приятный и 
выгодный. Но он думал не о популярности. Его интересовали только деньги. И он 
добывал их со своей любовницей, греческой гетерой Хелидоной (Ласточкой), всеми 
способами. Позже на суде Цицерон приводил картинку из быта претора, взятую с 
натуры! «Ее (то есть Хелидоны. —  В. Л. ) квартира была битком набита 
посетителями; тут требовали новых прав, новых распоряжений, новых порядков 
судопроизводства. Один говорил: «Пусть он утвердит меня во владении», другой: 
«Пусть он не лишит меня его», третий: «Пусть он не дозволит преследовать меня 
судом», четвертый: «Пусть он присудит мне имущество». Одни отсчитывали деньги, 
другие прикладывали печать к векселям; одним словом, зал наполняли не клиенты 
веселых женщин, а просители претора».
 Но Веррес обирал не только богатых людей. Он жестоко тиранил и бедняков. По 
его приказу не раз секли розгами мятежных римских плебеев. «…Все знают, — 
говорил Цицерон, — как он презирал бедняков, как он ни с кем из них не 
обращался как со свободным человеком».
 Демократическая оппозиция пыталась, правда, использовать факты грубого 
попрания гражданских прав. Она вела агитацию, нападала на самых уважаемых лиц 
консервативного направления и на суды. Л. Лукулл энергично отражал эти нападки. 
Л. Квинкция (публичными увещеваниями и частными беседами) он призывал унять 
свое честолюбие и отказаться от планов насильственного изменения 
государственного строя. Цетега же, который внушал ему особую ненависть 
заискиванием у народа, своим расточительством и скандальными любовными 
похождениями, Л. Лукулл громил самыми резкими словами. На форуме он давал отпор 
его шайкам с помощью собственных вооруженных сторонников и отставных ветеранов.
 Особенно накалило страсти сторон так называемое «дело Оппианика», породившее 
великое множество разговоров, слухов, предположений и бесконечные обсуждения в 
различных инстанциях. Суть дела заключалась в следующем.
 В италийском городе Ларине обитало богатое семейство, состоявшее из отца 
Оппианика (С. Альбина), Оппианика-сына (от умершей жены отца Магии), матери 
Сассии (первый муж ее умер в 88 г.) и ее детей от прошлого брака: сына Клуенция 
Габита (род. в 103 г.) и дочери (род. в 105 г.). Между этими-то лицами и 
разыгралась бытовая драма, имевшая смертельную развязку.
 Началось все с того, что мать Сассия отбила мужа у дочери и вышла за него 
замуж (83 г.). Когда этот ее второй муж пал в результате проскрипций Суллы от 
руки своего врага Оппианика, она вышла в третий раз замуж за Оппианика, 
имевшего виды на ее наследство.
 В 74 году между пасынком Клуенцием, жителями Ларина и новым «отцом» — 
Оппиаником произошел резкий спор из-за положения членов коллегии марциалов. Все 
они являлись общественными рабами, посвященными богу Марсу, но Оппианик стал 
вдруг утверждать, будто они «люди свободные» и, следовательно, римские граждане.
 Дело разбиралось в Риме, в суде. Разъяренный неожиданным противодействием (а 
он был первым лицом в Ларине) и питая надежду на получение большого наследства, 
Оппианик решил пасынка отравить. Он предпринял вполне определенные шаги. Дело, 
однако, вскрылось, яд вместе с суммой денег в к