ма заплакала надо мною...
     Тут у маленького рыцаря сжалось сердце, может, поэтому он не заметил,
что слова его не слишком тронули Кшисю.
     И снова наступило молчание, но на сей раз первой заговорила Кшися:
     - Буду стараться вас утешить, сколько сил моих хватит.
     - Потому-то, видно, я и полюбил тебя, - отвечал Володыёвский, - что с
первого дня ты мои раны врачуешь. Чем я был для тебя? Ничем! Но ты, в душе
милосердие и  жалость к  бедному страдальцу имея,  тотчас взялась за дело.
Ах!  Скольким я тебе обязан!  Может,  и скажет кто -  в ноябре монах,  а в
декабре жених.  Первым пан Заглоба посмеяться рад, он никогда такой оказии
не упустит,  ну и  пусть смеется на здоровье!  Мне до этого нет дела,  все
упреки приму на себя...
     Тут Кшися подняла глаза к небу, обдумывая что-то, и наконец сказала:
     - А неужто нужно о нашем уговоре людям докладывать?
     - Как так?
     - Вы ведь уезжаете скоро?
     - Что поделаешь, такова моя доля.
     - Я  траур по  батюшке ношу.  Зачем себя выставлять на  посмешище?  О
нашем уговоре мы знаем,  а людям до вашего возвращения знать о нем нечего.
Ладно?
     - И сестре не говорить ничего?
     - Я сама ей все скажу после отъезда вашего.
     - И пану Заглобе?
     - Пан  Заглоба посмеялся бы  надо мной,  сиротой.  Эх,  верно,  лучше
помалкивать.  И  Бася бы мне тоже докучать стала,  я  и так в ней какие-то
странности замечаю: то она смеется, то плачет! Нет, уж лучше помалкивать!
     Тут Кшися снова возвела к небу свои темно-синие глазки:
     - Бог нам свидетель, а люди пусть остаются в неведении.
     - Вижу, что разум твой красоте не уступит! Решено! Бог нам свидетель,
аминь! Обопрись об меня локоточком, думаю, после объяснения нашего греха в
этом нет.  Не  бойся,  вчерашней вольности я  не  допущу -  чай,  лошадьми
правлю!
     Кшися послушалась рыцаря, а он сказал:
     - Когда мы одни, по имени меня зови.
     - Неловко  мне,  -  отвечала она  с  улыбкой.  -  Никогда не  решусь,
наверно!
     - А я решился!
     - Ведь пан Михал рыцарь, пан Михал отважный, пан Михал солдат!..
     - Кшися! Любимая!
     - Мих...
     Но закончить слово Кшися не решилась и спрятала лицо в муфту.
     Обратно пан Михал с  Кшисей домчали мигом,  по дороге больше ни о чем
не говорили, и только уже у ворот маленький рыцарь спросил еще раз:
     - Скажи мне, было ли тебе грустно после вчерашнего?
     - Было мне и грустно,  и стыдно... Но хорошо на удивленье, - добавила
она чуть тише.
     Они умолкли и  больше не  глядели друг на друга,  чтобы не привлекать
чужого внимания.
     Но  предосторожность эта  была  излишняя:  никто  и  не  глянул в  их
сторону.
     Правда,  и Заглоба, и пани Маковецкая выскочили навстречу приехавшим,
но взгляды их были устремлены только на Басю и пана Нововейского.
     У Баси не то с мороза,  не то от волнения пылали щеки,  а Нововейский
ни на кого не глядел.  Тотчас же в дверях он откланялся.  Напрасно тетушка
уговаривала его  остаться,  напрасно и  сам  Володыёвский,  который был  в
отменном настроении,  приглашал его отужинать -  отговорившись службой, он
уехал.  Тетушка молча поцеловала Басю в лоб, а она тотчас ушла к себе и не
вышла к ужину.
     На другой день пан Заглоба, перехватив где-то Басю, спросил ее:
     - Ну что, вчера пана Нововейского холодной водой окатила?
     - Ага! - отвечала она, кивнув и моргая ресницами.
     - Ответствуй, что ты ему сказала?
     - Разговор был короткий, он рубит сплеча, но и я без хитростей - нет,
говорю!
     - За поступок хвалю! Дай я тебя расцелую! А он что? Так легко от тебя
отказался?
     - Спрашивал,  не изменю ли я  со временем решения.  Жаль мне его,  да
нет, нет, не будет толку.
     Тут  Бася  раздула ноздри и  тряхнула вихрами,  чуть грустно,  словно
задумавшись.
     - Скажи мне, какие у тебя резоны? - сказал Заглоба.
     - И он про это спрашивал,  да только зря;  ему не сказала и никому не
скажу.
     - А может,  - промолвил Заглоба, быстро заглянув ей в глаза, - может,
в сердце твоем скрытый от всех сантимент таится?
     - Не сантимент, а дуля! - воскликнула Бася.
     И, сорвавшись с мест, чтобы скрыть смущение, затараторила:
     - Знать не  хочу пана Нововейского!  Знать не  хочу!  Никого не  хочу
знать!! И что тебе, ваша милость, и что всем вам до меня за дело?
     Тут она расплакалась.
     Пан Заглоба утешал ее,  как умел,  но  она весь день ходила надутая и
злая.
     - Михал,  -  сказал за обедом Заглоба,  -  ты уедешь,  а тем временем
Кетлинг нагрянет,  красавец писаный!  Не  знаю,  устоят ли  перед ним наши
барышни, боюсь, обе будут от него без ума.
     - Вот и славно!  -  отвечал