чил его пан Нововейский.  Он отвел в сторону тетушку и о чем-то с
ней пошушукался,  после чего они вернулись в  гостиную,  где пан Заглоба с
маленьким рыцарем занимали беседой барышень, и тут тетушка сказала:
     - А не прокатиться ли вам на санях парочками, вон как снег искрится!
     Володыёвский тут же, склонившись, прошептал Кшисе на ухо:
     - Умоляю, сударыня, сесть со мной. Я столько хотел бы вам сказать!
     - Хорошо, - отвечала девушка.
     Рыцари мигом помчались в  конюшню,  Бася за ними следом,  и  вскоре к
дому подъехали двое саней.  В одни уселись Володыёвский с Кшисей, в другие
- Нововейский с гайдучком. Ехали без кучеров.
     А пани Маковецкая доверительно сказала Заглобе:
     - Пан Нововейский просит Басиной руки.
     - Неужто? - встревожился Заглоба.
     - Его крестная матушка, супруга подкомория львовского, завтра приедет
сюда для разговора,  а пан Нововейский просил меня подготовить Басю.  Он и
сам понимает, коли Бася против, все хлопоты и уловки напрасны.
     - И потому, сударыня, ты их в сани усадила?
     - А как же. Муж мой, человек щепетильный, частенько говаривал: <Я над
их имуществом опекун, но мужей пусть выбирают сами. По мне, был бы честный
малый,  а  за  богатством гнаться не след>.  Слава богу,  они не дети,  им
решать!
     - И что ты, сударыня, собираешься куме ответить?
     - Муж мой в мае приедет:  его слово последнее, но полагаю, он Басиной
воле противиться не станет.
     - Нововейский еще мальчишка!
     - Да ведь сам Михал его хвалит,  солдат,  мол,  отменный,  в  походах
отличился.  Наследство у  него приличное,  а  про родословную крестная все
подробно сказывала.  Видишь,  сударь: мать его прадеда в девичестве княжна
Сенютувна, а дед primo voto* был женат...
     _______________
          * В первом браке (лат.).

     - Что мне за дело до его родословной! - с досадой прервал ее Заглоба,
- он  мне ни брат ни сват,  и  скажу вам,  почтеннейшая,  я  гайдучка,  по
совести говоря,  для Михала предназначал, потому что коли среди девок, что
на двух носах ходят,  найдется хоть одна умнее и порядочнее ее, то я готов
отныне аки ursus* на все четыре опуститься.
     _______________
          * Медведь (лат.).

     - Михал еще ни о чем таком не помышляет,  а если и помышляет,  то ему
больше Кшися приглянулась...  Ох,  ох!  На бога положиться надо,  на бога,
пути его неисповедимы!
     - Пути  путями,  но  если  этот  молокосос уберется отсюда с  тыквой,
напьюсь на радостях!
     А тем временем в санях шли свои беседы. Пан Володыёвский долго не мог
вымолвить ни слова, но наконец сказал Кшисе:
     - Не думай,  сударыня,  что я вертопрах или обманщик какой, да и лета
не те.
     Кшися промолчала.
     - Прости,  сударыня,  мне вчерашнюю мою дерзость,  но всему виною мое
исключительное к  тебе расположение,  не  мог  я  сдержаться,  дал  сердцу
волю...  Любезный друг мой,  бесценная моя Кшися!  Ты  знаешь,  пред тобой
простой человек,  солдат,  у  которого вся  жизнь на  поле брани прошла...
Другой бы сначала красноречие в ход пустил, а потом к действиям перешел, а
я -  напротив... Да что говорить, даже объезженный конь, разгорячившись, и
то порой закусит удила,  так как же не горячиться влюбленному, ведь разгон
тут куда больше.  Так и я закусил удила, позабыв обо всем, потому что мила
ты моему сердцу,  Кшися,  любимая!  Знаю,  ты и  каштелянов,  и  сенаторов
достойна;  но  если  ты  готова одарить благосклонностью простого солдата,
который, хоть и без больших чинов, приносил пользу отечеству немалую... то
я к твоим ногам упаду, буду целовать их и спрашивать: <Нравлюсь ли я тебе?
Не противен ли?>
     - Пан  Михал!..  -  воскликнула Кшися.  Пальчики  ее,  высунувшись из
муфты, легли на его ладонь.
     - Ты согласна? - спросил Володыёвский.
     - Да!  -  отвечала Кшися.  -  И  знаю,  в  целой Польше не нашлось бы
человека достойнее.
     - Да вознаградит тебя бог!  Вознаградит тебя бог,  Кшися!  -  говорил
рыцарь, осыпая поцелуями ее руку. - Я и не думал, не надеялся, что эдакого
счастья дождусь!  Скажи мне,  ты не сердишься за вчерашнюю дерзость,  а то
меня совесть замучила.
     Кшися зажмурилась.
     - Не сержусь! - сказала она.
     - Эх,  кабы мне сейчас не санями править,  целовал бы я твои ножки! -
воскликнул Володыёвский.
     Некоторое время  ехали  молча,  слышен был  только свист  полозьев на
снегу да стук мерзлого снега, отлетавшего из-под копыт.
     И снова послышался голос Володыёвского:
     - Диво дивное, что не пренебрегла ты мною!
     - Еще большее диво,  - отвечала Кшися, - что ты, сударь, полюбил меня
так скоро...
     Тут на лицо Володыёвского набежала тень, и он сказал:
     - Кшися,  может, это и грех, что я, все глаза проплакав по одной, уже
успел  полюбить  другую.   Как  на  духу  говорю,  не  всегда  я  славился
постоянством.  Но  теперь все иначе.  Покойницы,  бедняжки,  я  не забыл и
никогда не забуду, до сих пор я ее люблю, и кабы ты знала, как душа моя по
ней плачет, ты бы с