достоверятся,  что нас на лубенской дороге нету,  а на
это дня два потеряют.  Мы же тем временем окажемся в Черкассах, где сейчас
стоят польские хоругви панов Пивницкого и  Рудомины.  А  в  Корсуне -  все
гетманское войско. Поняла, любезная барышня?
     - Поняла и, сколько жить буду, вашей милости буду благодарна. Не знаю
я, кто ты и как попал в Разлоги, но полагаю, что господь мне в защиту и во
спасение тебя послал,  ведь я  скорее бы зарезалась,  чем предалась в руки
душегубу этому.
     - Аспид он, на невинность твою, барышня, весьма распалившийся.
     - Что я ему, несчастная, сделала? За что он меня преследует? Я же его
давно знаю и  давно ненавижу,  и  всегда он  во  мне только страх вызывал.
Разве одна я на свете,  что он не отстает от меня, что столько крови из-за
меня пролил,  что братьев моих поубивал?..  Господи,  как вспомню, холодею
вся. Что делать? Куда спрятаться от него? Ты, сударь, не удивляйся жалобам
этим,  ведь я несчастна, ведь я стыжусь его домогательств, ведь мне смерть
во сто раз милее.
     Щеки Елены запылали,  и  по ним от гнева,  презрения и горя скатились
две слезы.
     - Чего и говорить,  -  сказал пан Заглоба, - великая беда пала на ваш
дом,  но позволь, любезная барышня, заметить, что родичи твои отчасти сами
в  том  виноваты.  Не  следовало казаку руки  твоей обещать,  а  потом его
обманывать, что, обнаружившись, так его рассердило, что никакие увещевания
мои нисколько не помогли.  Жаль тоже и мне братьев твоих убитых:  особенно
младшего,  он  хоть  и  малец почти,  а  сразу было видать,  что  из  него
знаменитый кавалер бы вышел.
     Елена расплакалась.
     - Не  пристали слезы  той  одежонке,  которую  ты,  любезная барышня,
сейчас носишь,  так что утри их и  скажи себе:  на все,  мол,  воля божья.
Господь и  покарает убийцу,  который без  того уже  наказан,  ибо кровь-то
пролил,  а  барышню-панну,  единственную и  главную  цель  страстей своих,
потерял.
     Тут пан Заглоба умолк, но через малое время сказал:
     - Ох и дал бы он мне жару, попадись я ему в лапы! На шагрень бы шкуру
мою выделал. Ты ведь не знаешь, барышня-панна, что я в Галате уже от турок
муки принял,  так что с  меня довольно.  Других не  жажду,  и  потому не в
Лубны, но в Черкассы поспешаю. Оно бы, конечно, хорошо у князя спрятаться.
А  если  догонят?  Слыхала,  Богунов  казачок  проснулся,  когда  я  коней
отвязывал?  А если он тревогу поднял? Тогда они сразу бы в погоню кинулись
и  нас бы через час поймали,  у них там княжеские лошади свежие,  а у меня
времени не  было выбирать.  Он же -  бестия дикая,  этот Богун,  уж ты мне
поверь,  барышня-панна,  и  так  мне опротивел,  что я  дьявола бы  скорее
предпочел увидеть, чем его.
     - Боже сохрани к нему попасть.
     - Сам  ведь  он  себя  погубил.  Чигирин,  нарушив гетманский приказ,
бросил,  с  князем-воеводой  русским  задрался.  И  остается  ему  идти  к
Хмельницкому.  Да  только он  присмиреет,  если Хмельницкого побьют,  что,
между  прочим,  могло  уже  быть.  Редзян за  Кременчугом войска встретил,
плывущие  под  Барабашем и  Кречовским на  Хмеля,  а  вдобавок пан  Стефан
Потоцкий по суше с гусарами шел,  но Редзян в Кременчуге десять дней, пока
чайку  чинили,  просидел,  так  что,  покамест  он  до  Чигирина довлекся,
сражение, надо думать, состоялось. Мы новостей с минуты на минуту ждали.
     - Значит, Редзян из Кудака письма вез? - спросила Елена.
     - Точно.  От  пана  Скшетуского к  княгине и  к  тебе,  но  Богун  их
перехватил и,  про все из  них узнав,  тут же  Редзяна порубал и  поскакал
мстить Курцевичам.
     - О, несчастный юноша! Из-за меня он кровь свою пролил!
     - Не горюй, барышня-панна. Выздоровеет.
     - Когда же это было?
     - Вчера утром.  Богуну человека убить -  все  равно что  другому чару
вина опрокинуть.  А рычал он, когда письма прочитал, так, что весь Чигирин
трясло.
     Разговор на какое-то время оборвался.  Между тем совсем развиднелось.
Розовая заря,  окаймленная светлым золотом,  опалами и пурпуром, горела на
восточной стороне небес.  Воздух был свежий,  бодрящий,  кони стали весело
фыркать.
     - Ну-ка, пришпорим с богом, и понеслись! Лошадки отдохнули, и времени
терять нельзя, - сказал пан Заглоба.
     Они  снова  пустились  вскачь  и  без  передышки  промчались полмили.
Внезапно  впереди  показалась  непонятная темная  точка,  приближавшаяся с
небы