ители,  или
возвышались  пирамиды,  сложенные  из  голов,  отрубленных  после  битвы у
раненых и  убитых  солдат  противника.  Трупы  эти  и  головы  начали  уже
разлагаться и издавали тлетворный запах,  казалось,  вовсе не беспокоивший
людское скопище.  В городе бросались в глаза следы  опустошений  и  дикого
разгула запорожцев:  окна и двери повыломаны,  обломки и осколки бесценных
предметов,  перемешанные с птичьим пухом и соломой,  завалили площадь.  По
карнизам домов висели повешенные,  в основном евреи,  а сброд развлекался,
цепляясь за ноги их и раскачиваясь.
     По одну   сторону   площади   чернели   пепелища  сгоревших  домов  и
приходского костела;  от пепелищ этих еще тянуло жаром, и над ними курился
дым.  Запах  гари  стоял  в воздухе.  За сожженными домами находился кош и
согнанные ясыри  под  присмотром  многочисленной  татарской  стражи,  мимо
которых пан Скшетуский вынужден был проехать. Кто в окрестностях Чигирина,
Черкасс и Корсуня не успел скрыться или не погиб под  топором  черни,  тот
угодил  в  неволю.  Среди  пленников  были  и  солдаты,  плененные в обоих
сражениях,  и окрестные жители,  до сей поры не успевшие или не пожелавшие
присоединиться  к  бунту:  люди  из  оседлой шляхты или просто шляхетского
звания,  подстаросты, офицеры, хуторяне, однодворцы из захолустий, женщины
и дети.  Стариков не было:  их,  негодных на продажу, татары убивали. Орда
уводила целые русские  деревни  и  поселения,  чему  Хмельницкий  не  смел
противиться. Неоднократно случалось, что мужики уходили в казацкое войско,
а в благодарность татары сжигали их дома и уводили жен и детей. Увы, среди
поголовного разгула и одичания никого это уже не волновало, никто не искал
управы.  Простолюдины, берясь за оружие, отрекались от родных гнезд, жен и
детей.  Коль  скоро  отбирали жен у них,  отбирали и они,  и даже получше,
потому что "ляшек",  которых,  натешившись и наглумившись, они убивали или
продавали  ордынцам.  Среди  полонянок  довольно  было  также и украинских
м о л о д и ц ь,  связанных с паннами из шляхетских домов по  три  или  по
четыре  одною  веревкою.  Неволя  и  недоля уравнивали сословия.  Вид этих
несчастных потрясал душу и порождал жажду мести.  В лохмотьях,  полунагие,
беззащитные перед непристойными шутками поганых, интереса ради слонявшихся
толпами по майдану,  поверженные,  избитые или лобызаемые мерзкими устами,
они теряли рассудок и волю. Одни всхлипывали или на голос рыдали, другие -
с остановившимся взором, с безумием в глазах и разинутым ртом - безучастно
поддавались  всему,  что  с  ними совершалось.  То тут,  то там раздавался
истошный  вопль  человека,  зверски  убиваемого  за   вспышку   отчаянного
сопротивления;  плети  из  бычачьей  кожи  то  и дело свистели над толпами
пленников-мужчин, и свист этот сливался с воплями страданий, плачем детей,
мычанием  скота и конским ржаньем.  Ясыри не были еще поделены и построены
для конвоирования,  поэтому повсюду  царила  страшная  неразбериха.  Возы,
кони,  рогатый скот, верблюды, овцы, женщины, мужчины, груды награбленного
платья,  посуды,  ковров,  оружия  -  все  это,  скученное   на   огромном
пространстве,  еще  ожидало дележа и разбора.  То и дело пригонялись новые
толпы людей и скота,  нагруженные паромы пересекали Рось,  из главного  же
коша  прибывали  все  новые  и  новые  гости,  дабы порадовать взоры видом
собранных богатств.  Некоторые, хмельные от кумыса или горелки, напялив на
себя  странные  одежды  -  ризы,  стихари,  русские  ряды или даже женское
платье,  - уже ссорились, учиняли свары и ярмарочный гвалт по поводу того,
что кому достанется.  Татарские чабаны,  сидя возле своих гуртов на земле,
развлекались - одни высвистывая на дудках пронзительные мелодии,  другие -
играя в кости и взаимно колотя друг друга палками. Стаи собак, прибежавших
вослед своим хозяевам, лаяли и жалобно выли.
     Пан  Скшетуский миновал наконец человеческую эту  геенну,  оглашаемую
стенаниями,  полную слез,  горя и жутких воплей, и решил было, что наконец
переведет дух,  однако тотчас новое жуткое зрелище открылось его взору.  В
отдалении,  откуда доносилось немолчное конское ржание,  серел  собственно
кош,  кишевший тысячами татар,  а  ближе,  на  поле,  тут же возле тракта,
ведущего на Черкассы, молодые воины упражнялись в стрельбе из лука, забавы
ради пуская стрелы в слабых или больных пленников, которым долгая дорога в
Крым оказалась бы  не  под  силу.  Несколько десятков трупов уже лежали на
дороге, продырявленные, как решета, некоторые еще дергались в конвульсиях.
Те,  в кого стреляли,  висели, привязанные за руки к придорожным деревьям.
Были среди них и старые женщины.  Радостному после удачного выстрела смеху
вторили восклицания:
     - Якши, егет! Хорошо, ребята!
     - Ук якши колда! Лук в добрых руках!
     Возле главного коша забивали тысячи голов скота и  лошадей на прокорм
воинам.  Земля  была  пропитана кровью.  Тошнотворные миазмы убоины делали
дыхание невозможным,  а  меж  груд мяса ходили красные ордынцы с  ножами в
руках.  День  был  знойный,  солнце пекло.  Лишь  час  спустя выбрался пан
Скшетуский со  своим конвоем в  чистое поле,  но  долго еще  доносились из
главного