ыл без шапки,  в
одной рубахе,  с  рассеченным саблей лицом,  залитым кровью.  Примчавшись,
казак осадил коня,  раскинул руки  и,  ловя  разинутым ртом  воздух,  стал
кричать:
     - Х м е л ь  б' е  л я х i в!  П о б и т i  я с н о в е л ь м о ж н i
п а н и,   г е т ь м а н и    i    п о л к о в н и к и,   л и ц а р i    i
к а в а л е р и!
     Прокричав это,  он зашатался и грохнулся оземь.  Миргородцы бросились
ему на помощь.
     Жар и бледность сменялись на лице Скшетуского.
     - Что  он  говорит?  -  горячечно стал спрашивать он  Захара.  -  Что
случилось?  Не  может такого быть.  Богом живым клянусь!  Не  может такого
быть!
     Тишина!  Только пламя  гудит  на  другой стороне площади,  с  треском
взлетают снопы искр, а то и догорающее строение обрушивается с гулом.
     Но вот и новые какие-то гонцы мчатся.
     - П о б и т i  л я х и!  П о б и т i!
     За  ними вступает татарский отряд -  не  спеша,  потому что  окружает
пеших, как видно, пленных.
     Пан Скшетуский не  верит глазам своим.  Он  ясно различает на пленных
мундиры гетманских гусар, поэтому всплескивает руками и странным, не своим
голосом упорно повторяет:
     - Не может быть! Не может быть!
     Грохот пушек еще  не  умолк.  Сражение продолжается.  Однако по  всем
уцелевшим улицам подходят толпы запорожцев и татар.  Лица их черны,  груди
тяжко дышат, но идут они отчего-то воодушевленные, песни поют!
     Так солдаты могут возвращаться только с победой.
     Наместник сделался бледен как мертвец.
     - Не может быть,  - повторяет он все более хрипло. - Не может быть...
Речь Посполитая...
     Новое зрелище привлекает его взор.
     Появляются казаки Кречовского с целыми охапками знамен.  Они выезжают
на середину площади и швыряют их наземь.
     Знамена - польские.
     Орудийный  грохот   слабнет,   в   отдалении  слышен  лишь   перестук
подъезжающих возов.  Впереди  высокая  казацкая телега,  за  нею  вереница
других -  все  в  окружении желтошапочных казаков пашковского куреня;  они
проезжают  мимо  дома,   который  стерегут  миргородцы.   Пан  Скшетуский,
всматриваясь в пленных на первом возу,  глядит из-под руки, ибо его слепит
свет пожара.
     Внезапно он  отшатывается,  машет руками,  точно человек,  пораженный
стрелой в грудь, а из уст его исторгается страшный, нечеловеческий крик:
     - Иисус, Мария! Это гетманы!
     И падает на руки Захара. Глаза ему застилает пелена, лицо напрягается
и застывает, как у покойника.
     Несколькими минутами позже три  всадника во  главе несчислимых полков
въезжали на корсунскую площадь. Ехавший посредине, одетый в алое, сидел на
белом   коне,   подпершись   златоблещущей  булавою,   и   глядел   гордо,
по-королевски.
     Это был Хмельницкий. С боков ехали Тугай-бей и Кречовский.
     Окровавленная Речь Посполитая лежала во прахе у ног казака.


                                Глава XVI

     Прошло  несколько  дней.   Небеса,   казалось,   обрушились  на  Речь
Посполитую.  Желтые Воды,  Корсунь, разгром всегда победоносных в борьбе с
казаками  коронных  войск,  пленение  гетманов,  страшный пожар,  объявший
Украину,  резня,  неслыханные от начала мира зверства -  все это стряслось
так неожиданно,  что люди просто поверить не могли, чтобы столько бедствий
сразу могло выпасть на  долю одной страны.  Кое-кто и  не  верил,  кое-кто
оцепенел  от  ужаса,  иные  лишились рассудка,  иные  пророчили пришествие
антихриста и неотвратимо близкий Страшный суд. Нарушились все общественные
связи,  все взаимоотношения,  как человеческие,  так и родовые. Пресеклась
всяческая власть,  различия исчезли между  людьми.  Преисподняя спустила с
цепей все преступления и  пустила их  гулять по свету;  убийство,  грабеж,
вероломство,   озверение,   насилие,   разбой,   безумие  заступили  место
прилежания,  честности,  веры и совести. Казалось, отныне человечество уже
не добром, но злом жить станет, что извратились сердца и умы, что полагают
теперь  святым  прежде  бывшее  мерзким,  а  мерзким -  прежде считавшееся
святым.  Солнце не сияло больше в  небе,  ибо сокрыто было дымами пожарищ,
ночами  вместо  звезд  и  месяца светили пожоги.  Горели города,  деревни,
храмы,  усадьбы, леса. Люди перестали пользоваться человеческой речью, они
или  стенали,  или по-собачьи выли.  Жизнь потеряла всякую цену.  Тысячи и
тысячи гибли без ропота и поминовения.  А из всех этих крушений,  смертей,
стонов,  дымов и пожаров вырастал все выше и выше один человек,  становясь
грозней и  громадней,  почти заслонив уже свет белый и  отбрасывая тень от
моря до моря.
     Это был Богдан Хмельницкий.
     Двести  тысяч  вооруженных и  окрыленных победами людей  были  теперь
готовы  на   все,   стоило  ему   пошевелить  пальцем.   Городовые  казаки
присоединялись к  нему  во  всех городах.  Край от  Припяти и  до  рубежей
степных был в огне.  Восстание ширилось в воеводствах Русском, Подольском,
Волынском,  Брацлавском, Киевском и Черниговском. Войско гетмана росло ото
дня ко  дню.  Никогда еще Речь Посполитая не выставляла даже против самого
грозного врага и половины тех сил,  какими сейчас располагал он. Равных не
имел  в  своем  распоряжении и  немецкий  император.  Буря  переросла  все
о