обещал ему свободу, а лавина казацкая между тем
катится и катится к порогу Речи Посполитой,  но,  когда разобьется, придет
конец печалям, горестям и тревогам.
     Лавина и правда катилась.  Хмельницкий,  не мешкая,  свернул лагерь и
двинулся навстречу гетманскому сыну.  Силы его были теперь и  в самом деле
могучи,  ибо  вместе с  казаками Кречовского и  чамбулом Тугай-бея  вел он
около двадцати пяти тысяч хорошо подготовленных и  рвущихся в дело бойцов.
О войске Потоцкого достоверных известий не было. Перебежчики сообщали, что
у  него две тысячи тяжелой кавалерии и около дюжины пушчонок.  При таковом
соотношении исход сражения угадать было трудно,  ведь одной атаки страшных
гусар  зачастую бывало довольно,  чтобы одолеть десятикратно превосходящие
силы. Так, Ходкевич, гетман литовский, с тремя тысячами гусар разбил в пух
и  прах под  Кирхгольмом в  свое время осьмнадцать тысяч отборной пехоты и
кавалерии  шведской;   так,   под   Клушином  одна   панцирная  хоругвь  в
ошеломительном броске расколотила несколько тысяч английских и шотландских
наемников.  Хмельницкий об этом знал и поэтому шел,  как сообщает хронист,
неспешно и осмотрительно:  "...многими уму своего очима, яко ловец хитрый,
на вшыстке строны поглядая и сторожу на милю и далее од обозу маючи"*. Так
подошел он  к  Желтым Водам.  Снова  были  схвачены два  языка.  Они  тоже
подтвердили малочисленность коронных сил  и  донесли,  что  каштелян через
Желтые Воды уже переправился.  Услыхав это, Хмельницкий тотчас остановился
и стал вести необходимые фортификационные работы.
     _______________
          * Самоил Величко, с. 62. (Примеч. автора.)

     Сердце  его  радостно билось.  Если  Потоцкий решится штурмовать,  от
поражения  гетманскому сыну  не  уйти.  В  поле  казакам  с  панцирными не
сравниться,  но,  окопавшись,  дерутся  они  отменно и  с  таким  огромным
преимуществом в  силах  штурмы  отобьют  обязательно.  Хмельницкий  весьма
рассчитывал на  молодость  и  неопытность Потоцкого.  Однако  при  молодом
каштеляне находился бывалый воин, живецкий старостич пан Стефан Чарнецкий,
гусарский полковник.  Этот  опасность почуял  и  склонил  каштеляна отойти
обратно за Желтые Воды.
     Хмельницкому  не  оставалось  ничего  больше,   как  пойти  за  ними.
Следующим днем, преодолев желтоводские трясины, оба войска очутились лицом
к лицу.
     Но  ни  один из  военачальников не  желал ударить первым.  Враждебные
станы принялись торопливо окружать позиции шанцами.  Была  суббота,  пятое
мая. Весь день лил нескончаемый дождь. Тучи столь обложили небо, что уже с
полудня,  словно  бы  в  зимнюю  пору,  сделалось темно.  К  вечеру ливень
припустил сильнее. Хмельницкий руки потирал от радости.
     - Пускай только степь размокнет, - говорил он Кречовскому, - тогда я,
не раздумывая,  встречным боем с гусарией сойдусь,  они же в своих тяжелых
бронях сразу в грязи потонут.
     А  дождь  все  лил  и  лил,  словно  бы  само  небо  решило подсобить
Запорожью.
     Войска под струями ливня лениво и угрюмо окапывались.  Разжечь костры
было невозможно.  Несколько тысяч ордынцев выступили из лагеря проследить,
чтобы польские отряды,  воспользовавшись туманом,  дождем и  темнотой,  не
ушли.  Затем все  совершенно стихло.  Слышен был только плеск ливня и  шум
ветра.  С уверенностью можно было сказать,  что в обоих лагерях никто глаз
не смыкает.
     Спозаранку, словно бы тревогу,  а не сигнал к  сражению,  протяжно  и
тоскливо  заиграли  в  польском  стане  трубы,  затем  тут и там заворчали
барабаны.  День занимался печальный,  темный,  сырой;  стихии унялись,  но
сеялся еще, словно бы сквозь сито, мелкий дождик.
     Хмельницкий велел ударить из пушки.
     За нею грохнула вторая,  третья, десятая, и, когда из лагеря в лагерь
началась обычная  канонадная "корреспонденция",  Скшетуский сказал  своему
казацкому ангелу-хранителю:
     - Захар, выведи ты меня на шанец поглядеть, что делается.
     Захару и  самому было интересно,  поэтому он не стал отказывать.  Они
отправились на  высокий фланг,  откуда как на  ладони видна была несколько
вогнутая долина,  желтоводские болота и  оба  войска.  Едва взглянув,  пан
Скшетуский схватился за голову и воскликнул:
     - Боже святый! Это же всего-навсего конный отряд, не более!
     И  правда,  брустверы казацкого лагеря протянулись на добрые четверть
мили,  а  польские по сравнению с ними выглядели незначительным редутиком.
Разница в  силах была столь явная,  что  в  победе казаков невозможно было
усомниться.
     Сердце наместника сжалось.  Не пробил,  значит, еще последний час для
гордыни и бунта,  а тому,  который пробьет, суждено ознаменовать новый для
них триумф. Так оно, во всяком случае, сейчас казалось.
     Стычки под орудийным огнем уже начались. С флангового укрепления были
видны и отдельные всадники,  и целые группки,  мерявшиеся  друг  с  другом
силами.  Это  татары сходились с сине-желтыми казаками Потоцких.  Всадники
наскакивали друг на друга,  проворно разлетались в стороны, объезжали друг
друга  с  боков,  перестреливались  из пистолетов и луков,  метали копья и
пытались з